Закон парных случаев

В ту ночь в незнакомой и чуждой ей среде земля под Машиными ногами дрогнула и дала трещину. Мир покачнулся. Того, что она пережила, ей уже никогда не удастся забыть. Она многое поняла. Так вот почему Андрей так не хотел надевать к свадьбе новый, но очень недорогой костюм, купленный на родительские деньги. На фоне этих стен он чувствовал себя «предателем». Он жил лучше, чем они! Он испытывал неловкость перед ее родителями, страдал за своих и умирал от стыда перед молодой женой. Зачем он потащил ее сюда?

Ему тоже хотелось плакать и кричать от горя, целовать ее руки, стать на колени, молить о прощении. Умолять забыть навсегда этот проклятый вечер, этих тараканов. Он проклинал себя за то, что уговорил ее сюда приехать. Как ей теперь забыть обо всем? Ему хотелось сказать, что когда-нибудь он купит ей самые лучшие туфли на свете, что все будет у них хорошо…

И сам не верил в это.

Маша спрятала лицо в колени и заткнула уши. Она ничего не хотела слышать. Ни о каком сне, а может быть и о счастье, теперь не могло быть и речи. Никогда, никогда она не сможет забыть ни об этом страшном вечере, ни о тараканах, ни о своих испорченных туфельках. Конечно, не о простых парусиновых туфельках, которые еще можно купить в обычном магазине. А о том волшебном башмачке, в котором пенилось шампанское и которого касались его губы!

Даже сейчас, среди прекрасного безмолвия, вспомнив это, Маша вздрогнула и потрясла головой. Прочь, прочь! Неужели это было с ней? Уж не приснилось ли ей все это в страшном сне? Нет, это был не сон. Это было, было, было.

Но почему она немедленно не уехала, не убежала, хоть пешком, хоть ползком, хоть вплавь? Плавать не умеет? Так были же ноги, голова, наконец? Нет ей оправдания. Но есть объяснения, детские, беспомощные. Боялась расстроить маму. Боялась пересудов в институте. Было и более страшное – зная Андрея, боялась, что он покончит с собой. Теперь она понимает, что все эти страхи были слишком преувеличены в ее инфантильном сознании. Уйди она тогда, может быть, ничего страшного и не случилось бы, все рано или поздно встало на свои места, каждый нашел бы настоящую вторую половину, как говорится, срубил дерево по себе. Хотя страх за жизнь Андрея мог и оправдаться. Он был именно такой, как она думала, – ранимый, одинокий, взваливший на свои плечи всю неустроенность окружающего его мира.

Но прожитого назад не воротишь. Нет уже ни мамы с папой, ни несчастного Андрея, ни самого любимого и дорогого ей существа, так страшно погибшего старшего сына. Хорошо, что спит муж, что он не может слышать ее мыслей, что она может стоять тут наедине с собой и судить себя, как может это делать только сам человек, и не объяснять, почему так неостановимо льются слезы и всю ее так трясет.

Закрыв рот ладонью, чтобы не всхлипнуть нечаянно, она осторожно вошла в каюту, взяла со стула легкую накидку и снова вышла на балкон. Полотенце было по-прежнему влажным и даже прохладным, так что она вытерла им лицо и немного успокоилась. Ей хотелось бы навсегда забыть то, что было так давно. Ничего не было, никто не виноват. Но непрошенные воспоминания упорно и даже назойливо вылезали, как вылезает из квашни подошедшее дрожжевое тесто.

Глава 7 Светлячки в плену магнолий

К утру в насыщенный влагой и ароматами тропических цветов воздух, так и не успевший остыть за ночь, стал вливаться легкий прохладный ветерок с моря. Добрался он и до терраски, прогоняя густые ночные тени и ужасы. До самого восхода ни она, ни Андрей так и не проронили ни слова. А когда первые лучи солнца сверкнули на горизонте, измученная всем пережитым за ночь Маша очень тихо, дрожащим голосом стала просить Андрея немедленно поменять билеты на ближайший возможный поезд. «Я хочу домой. Немедленно», – твердила она, как ребенок. Уговоры Андрея потерпеть, побыть еще хоть пару дней, чтобы не обидеть мать, почти не действовали. С побледневшим лицом и запавшими глазами Маша затолкала в чемодан вынутый зачем-то сарафан, панамку, потом с трудом влезла в отмытые той же ночью, съежившиеся и потерявшие форму прюнелевые лодочки, а теперь уже просто дешевые парусиновые туфли, чтобы досушить их «на ноге». Потом нашла свою зубную щетку и поплелась на кухню, чтобы умыться, пока не встали соседи.

Похоже, оба они почувствовали, что их приезд не столько обрадовал, сколько насторожил и даже расстроил семью Андрея. Они вовсе не желали потерять его навсегда, боясь, что жизнь с этой «столичной штучкой» затянет его, и он уже никогда не вернется, не станет их кормильцем. Его душа тоже страдала, желания раздваивались, но никакой возможности помочь им или как-то примирить желаемое с действительным не виделось даже на горизонте.

На его глазах семья продолжала сваливаться в нищету, исчезали последние намеки на скромное благополучие.

Мать работала уборщицей и прачкой в военном санатории неподалеку от дома, дополнительно подрабатывая еще стиркой белья на дому для отдыхающих «дикарей».