Закон подлости гласит...

Меня подлатали так, что я с нескрываемым удивлением рассматривала исцеленные конечности. Ни синяка, ни ссадины, ни царапины… Я не знаю, сколько целителей работало над тем, чтобы вернуть мне прежний товарный вид, но постарались они на славу, как кузовщики, умеющие собирать из двух битых машин одну небитую, да так, что ни одно СТО не догадается. Я лежала в чистой и новой ночной рубашечке, под белоснежным, теплым одеяльцем, обнимая мягкую и неимоверно притягательную подушечку, и млела от восторга. По мне моей спине осторожно скользнули чьи-то пальцы. Я простонала от наслаждения, жмурясь, как кошка на солнышке, и развернулась. Часы показывали пять часов утра. А Опыт показывал им язык. Альберт запустил руку сразу ко мне под одеяло, проверяя целостность того самого место, от которого у меня отлегло совсем недавно, но, судя по всем, ненадолго.

— Ну? Кто первый кого наказывать будет? — с улыбкой спросила я, запуская руку в длинные волосы, а потом поправляя его расстегнутую и перекрученную рубашку.

— То есть ты думаешь, что я буду тебя наказывать? — спросил он, подлезая поближе. Моя рука скользнула между рубашкой и телом

— Не думаю. Так, надеюсь… — вздохнула я, изучая пальцами изумительно нежный прогиб любимой спины. — Думаю, что заслужила ма-а-аленькое, но очень приятное наказание…

Альберт смотрел на меня, положив руку мне на бедро.

— Или не заслужила? — я подняла брови. — Или мое страшное… Да что там страшное! Ужасное преступление сойдет мне с рук? Неужели канцлер от инквизиции решил помиловать преступницу? Неужели мне светит не только солнышко, но и амнистия?

— О чем ты говоришь? — прошептал Альберт, приподнимаясь на руке. — Никакой амнистии… Как ты можешь говорить такое правосудию… Каждое твое слово будет использовано против тебя…

— Многоуважаемое правосудие, — коварно заметила я, чувствуя, как меня осторожно укладывают на спину и стягивают с меня одеяло. — Каждое ваше словно будет использовано против вас в статье… Поцелуйте меня…

Меня с наслаждением наказывали поцелуем, а я чувствовала, как по моему лицу скользят волосы. Через десять минут я вошла во вкус и стала настоящей преступницей, за что понесла заслуженное наказание. С законом у меня проблем нет. Это у закона со мной проблемы… Потом я отважилась на рецидив, прослыв злостной рецидивисткой, заработав себе еще один допрос с пристрастием.

— А теперь чистосердечное признание. Я люблю тебя… — вздохнула я, прижимая его голову к своей груди и нащупав рукой на подушке смятую рубашку. Его или моя, я еще не выяснила, и до восьми утра выяснять не хочу.

— А теперь выслушай приговор, — услышала я вздох. — Я люблю тебя. И никакой амнистии! У тебя пожизненное заключение. Приговор вступит в окончательную силу, как только в городе будет наведен порядок. И теперь у меня вопрос. Как лучше его огласить? По традиции немагов или по традиции магов? Я все-таки склоняюсь к традициям магов.

— В качестве акции устрашения? — улыбнулась я, пряча улыбку в его волосах. — Или рассчитываешь, что тебе все-таки дадут твой заслуженный диплом в качестве свадебного подарка?

И тут же я погрустнела, вспоминая все, что произошло не только на моих глазах, но и с моим непосредственным участием.

— Альберт… Как мне теперь смотреть на людей? — спросила я, перебирая длинные волосы и красиво раскладывая их у него на спине.

— Смотри, как обычно. Как я смотрю на них десять лет подряд, — ответил Альберт, проводя пальцами по моей коленке. Когда Альберт лично раздел меня дома, ему стало плохо. Он покачнулся, глядя на запекшуюся кровь, ссадины и многочисленные огромные синяки, гематомы и припухлости ушибов. Ничего. Магия умеет творить настоящие чудеса, если хочет…

— Что случилось десять лет назад? — спросила я, обнимая его голову.

— Ничего интересного, — проворчал Альберт. — Началась эпидемия. От нее слег и благополучно умер старый припадочный канцлер. Люди заподозрили магию. Нас, штрафной патруль из двадцати человек, не угодивших поведением и происхождением, бросили на защиту Академии. Толпа собралась на штурм, старый канцлер от магии трясся в своем кабинете, напуганные студенты и преподаватели тряслись в аудиториях, боясь усугубить ситуацию, которую усугублять было бессмысленно. Погромы, грабежи, убийства. Толпа подошла вплотную к Академии. Наше начальство решило, что можно все решить мирно. Бернса просто растерзали, даже не дослушав, хотя начинал он очень интересно и познавательно. Не знаю, как других, но меня ситуация возмутила. Учитывая ошибки начальства, я вспомнил, чему меня учили и начал свои переговоры. Меня поддержали. В тот день мы навели порядки на улицах. К нам присоединились другие инквизиторы. Вот так и получилось… С утра вышел из инквизиционного корпуса — обычным патрульным- штрафником, вечером вернулся новым канцлером от инквизиции с полусотней трупов на совести и списками тех, кто будет восстанавливать город.

— А пиала? — спросила я, представляя такое «боевое крещение».