Закон сохранения любви

— Добрались вы до закона? Разгадали тайну неизвестного автора? — спросил Роман, оглянувшись на Прокопа Ивановича, который примерялся к наполненному стакану с вином.

— Закона там нет и не должно быть. Кажется, что в рукописи не хватает нескольких страниц. Но их там и быть не должно.

— Зачем же автор измарал столько бумаги и ни к чему не пришел?

— Почему же не пришел? — замотал головой Прокоп Иванович. — Пришел! Закон-то есть. Его там нет. А на самом деле он есть. Веры нам не хватает! — Воздев левую руку, он потряс указательным пальцем: — Всё, батенька, на вере держится.

Прокоп Иванович хватанул второй стакан вина. Этот стакан, видать, оказался не столь сладким — пришлось закусывать коркой черного хлеба. Прокоп Иванович притих, жуя хлеб, отстраненно глядя перед собой.

Роман тем временем открыл папку, остановил взгляд на последней странице, на машинописных строках, отпечатанных через истертую ленту.

«…Братоубийственная гражданская война в России зиждилась на вере. Кто вознес меч над головой брата? Не деньги и даже не голод — вера! Немцы тысячами погибали не только от праведных пуль на русской земле — от лютых морозов под Москвой и Сталинградом. Что гнало их на эту бесславную кончину в непокорную чужую страну? Вера, ставшая изуверским фанатизмом и трагедией для всего мира.

Любая, самая точная наука погибает без веры. Даже освоение «безбожного» космоса материалистами не имело бы смысла, если бы исследователи не верили, что встретят там, в безмерных провалах галактики, существ, себе подобных либо иные формы жизни.

Отсутствие или наличие Творца также воспринимается исключительно на веру. Вера в Творца — это своеобразный метод познания и себя, и мира. Это основа и точка отсчета. Всё последующее берет на себя религия, которая и оформляет веру, дает ей границы, обряды, атрибутику.

Любовь, — любовь человека не просто к человеку противоположного пола, но и любовь к миру, к жизни вообще — есть тоже первоначало, исток и точка отсчета своеобразного познания мира и себя.

Если мудрые мужи способны, вероятно, по волеизъявлению Творца, создать постулаты религии и каноны церкви, то закон сохранения любви всякий способен открыть сам, имея в душе и любовь и веру.

Человек, впервые перекрестившийся или воздевший к небу руки — даже тайно и незримо, — становится причастившимся к религиозной вере. Человек, испытывающий любовь и молвящий слова любви — даже тайно и беззвучно, — начинает жить по закону сохранения любви».

Продолжения у рукописи не было. Роман закрыл папку, повернулся к Прокопу Ивановичу, который неподвижно сидел за столом, подпирая лицо кулаками. Борода у него торчала во все стороны. Вида он был очень пьяного. Еще сильнее, пугающе, проступили малиновые пятна аллергии на лице и открытом безволосом черепе.

— Я приезжал проститься с вами, — сказал Роман. — Я сейчас улетаю в Германию.

— Как? — встрепенулся Прокоп Иванович и поднялся с табуретки. Он заговорил испуганно, непоследовательно, съедая некоторые звуки. — Этого не может быть. Почему же? Роман Василич, вы же говорили, что издательство оживет, что… — Он задрожал, казалось, из глаз его вот-вот брызнут слезы: — Умоляю вас. Небольшой аванс. Хоть сколько-нибудь! Я клянусь, — он потыкал себе в грудь пальцем. — Клянусь, я отработаю. Я отработаю всё до копейки. Вы же знаете, как я умею работать! Не бросайте старика. — У него тряслись толстые руки, тряслись фиолетовые губы. В спутанных нитях седой бороды застряла крошка черного хлеба.

* * *

Проворная машина Романа Каретникова проскочила по эстакаде над Кольцевой дорогой, пошла в скоростном потоке по шоссе в Шереметьево.

Повсюду вдоль трассы, раздирая пестротой хмурый и низкий свод неба, навязывалась с огромных щитов реклама. Цветущие красотки с кремами и жвачками, белозубые мужланы с дезодорантами и шоколадным печеньем выглядели совершенно лживыми и оскорбляли загородный пейзаж. Реклама разъедала пространство, старалась отнять у природы, у поздней осени всякое очарование, тишину и задумчивость. Тишина, задумчивость и призрачное очарование, казалось, сбереглись только там, за километры от трассы, где в отдалении на холме промелькнуло малое низкое селеньице, в котором, наверное, сохранилась и первородная жизнь…

Роман обернулся назад, ему хотелось взглянуть на Москву, на родную отдаляющуюся Москву. Может быть, что-нибудь еще видно, высотные дома? Нет, уже далеко отъехали. Ничего за спиной не видать, кроме обратной дороги, утекающей с необычной, незнакомой грустью… «Что за глупости! Я сюда вернусь! — стал сопротивляться Роман, когда прихлынула блажь, будто уезжает из России навсегда. — Скоро вернусь! Здесь всё наладится. Обязательно наладится!»

Впереди, на краю дороги, мелькнула стройненькая фигурка — девушка с белыми распущенными волосами, в красной куртке и светло-голубых джинсах. Она курила и, казалось, пристрелочно взглядывала на проходящие машины. Не голосуя рукой, она вместе с тем напрашивалась на глаза и своей яркой одёжкой, и своей сигаретой, и своей близостью к трассе.