Выходу на праздничную улицу предшествовал праздничный завтрак. С апельсиновым соком и шоколадными конфетами. Шоколадные конфеты в доме не переводились, но чтобы поутру, на завтраке, перед Ромкой очутилась ваза с трюфелями, — такое могло случиться в редкий раз. Отец, прежде чем взяться за бокал с какао, за гренки, за ветчину и сыр, выпивал со словами «За праздник!» большую рюмку коньяку и смачно закусывал выпитое толстым кольцом лимона. Ромка с изумлением смотрел отцу в рот: как он может с таким аппетитом жевать эту кислятину, которая попискивала у него на зубах. Мать тоже, казалось, восхищенно следила за отцом.
Взяв приготовленные надутые цветные шарики и шелковый флажок, Ромка выходил с отцом на улицу — они жили на Большой Бронной — и по переулку выбирались на Тверской бульвар, напротив Хужественного театра. Здание МХАТа — квадратное, безоконное, скучное — вызывало у Ромки недоверие. Ему казалось, что там, за глухими стенами, какие-то бородатые мужчины и женщины в париках и длинных платьях взаправду, а не понарошку и не на сцене творят свои темные делишки и занимаются чем-то таким, чего взрослые не показывают детям.
До Кремля добирались по зигзагу: по Тверскому бульвару и по улице Горького (тогда еще никто и не помышлял вернуть ей первоначальное название — Тверская). Маршрут выбирали неспроста: улица Горького была самой разодетой, самой цветистой и начищенной в столице.
Они шли по Тверскому бульвару. Час был ранний, и солнце скользило желтыми лучами по верхам лип, но здесь было уже полно народу, красивого, веселого, с воздушными шарами, с огромными бумажными цветами, с флажками, на которых белели рисованные голуби; даже здешние дикие голуби, сизяки, будто и у них праздник, ходили в это утро чинно, враскачку, не мельтешили под ногами, гордо курлыкали и не боялись прохожих.
С бульвара Ромка и отец поворачивали на улицу Горького. На противоположной стороне стоял Пушкин; Пушкин был, как всегда, задумчив, угрюм. Ромка не любил этот памятник; Пушкин недовольно глядел на Первомай и совсем не разбирался в праздниках! Зато Ромка с волнением ждал встречи с памятником Юрию Долгорукому. Могучий князь в шлеме протягивал сильную руку, указуя верный путь: вот тут-то мы и будем бить врагов! Напротив, через улицу, колыхались стяги на важном доме («Здание Моссовета», — говорил отец), на котором была мемориальная доска, где высечен Ленин. Ромке казалось, что, хоть и рвется Ленин куда-то с доски, и повсюду на плакатах его портреты, всё же он меньше любит праздник Первомай, чем богатырь на коне.
Отовсюду уже доносилась музыка: то медь живого духового оркестра, то веселая песенка из переносного магнитофона, то помпезный марш — через усилительный колокольчик на праздничном грузовике, замаскированном цветной фанерой под необычный веселенький броневичок. А эти слова Ромка знал наизусть и начинал беззвучно подпевать бодрым голосам из рупора.
Он шел разинув рот, глазел направо-налево, восторженно прыгал взглядом по воздушным шарам, зеленым листочкам на тополиных ветках, которые несли пионерки в белых фартуках, устремлялся в лесок флагов формировавшейся в переулке колонны и, затаив дыхание, следил за полетом гимнаста, который делал сальто-мортале на батуте, установленном в кузове машины, вероятно, разминался перед главными прыжками перед мавзолеем, где на трибуне будут стоять плечистые старые дяденьки со звездочками на груди. С каждой минутой при приближении к Красной площади Ромку начинала сильнее забирать высокая радость от предчувствия грандиозного людского шествия, от всеобщего ликования, которое выливалось под стенами кремлевских башен в громогласное «Ура!». Эта радость от предчувствия грандиозного действа оставалась в его души надольше, чем воспоминания о самом действе. Эта безотчетная воздушная радость похода на первомайскую демонстрацию была выше радости наблюдения самой демонстрации.
С Красной площади они возвращались с отцом уставшие. У Ромки все еще шумело в ушах от чеканного голоса диктора, от громовых маршей оркестра, от всплесков «Ура!», перед глазами все еще сменялись калейдоскопом нарядные люди с флагами и транспарантами. По дороге на дачу Ромка уже крепко-крепко спал на заднем сиденье служебной отцовой машины, положив голову на колени матери.