Закон сохранения любви

…Роман с трудом открыл глаза, видения минувших демонстраций, оставшихся от детства, рассеялись. Он дремал в кресле в номере гостиницы. Прошлую ночь, добираясь в поезде до Никольска, Роман почти не спал. Мягких вагонов в составе не было, пришлось ехать в обыкновенном купейном, на верхней полке, где морила духота; к тому же соседи, мужики-строители, едущие с шабашки из Москвы, полночи пили водку, играли в карты, спорили «за жизнь», хохотали и рассказывали анекдоты, и по-дружески зазывали в свою компанию Романа. Но ни духота, ни беспокойные попутчики не были помехой — Роман и не хотел спать. Даже в полной тишине, при пятизвездочном уюте он вряд ли бы надолго отключился, он, как когда-то, будучи маленьким Ромкой, остро и счастливо переживал предчувствие события, предчувствие счастья.

«Мы еще увидимся?» — «Не знаю. Как получится». Эти слова Марины казались неправдоподобными, да и вся встреча с ней выглядела обманной, призрачной, пригрезившейся точно так же, как пригрезилась в дреме давняя майская демонстрация. Он долгие дни и ночи заключения тешился мечтами об этой встрече. Но когда настал час, встречи будто бы и не произошло. Стол, на котором стояли стаканы с недопитым шампанским, смятая постель, призадернутые шторы на окнах — словно всё ему примерещилось. Или сон по-прежнему тешился над ним жестоким розыгрышем. Смириться и поверить, что дальше уже ничего не произойдет и нечего ждать, было невозможно. У Романа начинало давить в висках, от боли гудело в голове. Ему хотелось тут же броситься к телефону, вызванивать Марину, что-то объяснять, упрашивать… Или впрямь — вскрикнуть, чтобы наконец-то проснуться.

Роман почувствовал покалывание в груди. Ему не хватало воздуха. Опираясь на подлокотники, он поднялся с кресла, разбитый от подавленности и недосыпа, подошел к окну, отдернул шторы.

Из номера можно было выйти на узкий, по сути декоративный балкон. Роман с трудом отомкнул дверные запоры и вышел на маленькую площадку, ограниченную цементными перилами с обсыпавшейся штукатуркой и полуразрушенными балясинами, в которых проступила арматура. Балкон выводил в проулок, а не на центральную улицу, и внизу, во дворе гостиницы, были видны мусорные баки, из которых шел горький, пахучий дым, — вероятно, умышленно подожгли мусор, но он не горел, а лишь чадно истлевал. Невдалеке от балкона шла с крыши и до земли ржавая пожарная лестница, рядом с ней второй лестницей шла ее искривленная тень. Солнце стояло еще высоко. Отсюда, с балкона, виднелась часть города: дома из серого кирпича, высокие тополя, длинный глухой забор и трубы над заводскими корпусами. Над всем простиралась сероватая, как водяной пар, дымка — то ли от летнего зноя, то ли от поднимаемой ветром и машинами светлой пыли с разбитых дорог.

Роман вернулся в номер, позвонил портье. Справился: можно ли заказать билет до Москвы на ближайший поезд? Портье женским голосом с ехидненькой подоплекой — «Еще чего захотел!» — сообщила, что такая услуга в гостинице не предусмотрена, что железнодорожные кассы имеются только на железнодорожном вокзале, где билеты продаются только по предъявлении паспорта.

— Такси вам заказать до вокзала?

— Благодарю, не стоит беспокоиться.

Роман положил трубку, рассеянно прикинул, что до вокзала доберется пешком, заодно и посмотрит город. Утром он добирался в гостиницу на такси — езды вышло немного. Таксист, молодой трепливый парень, успел порасспросить про Москву, рассказать про Никольск, про то, что есть старый и новый город, что разделительная черта проходит через реку Улузу, которая сильно обмелела.

— Недавно еще судоходной считалась. На баржах гравий возили.

Пройдя по неширокой, пустынной и сонной улице с двухэтажными деревянными домами, обшитыми почернелой рейкой и покрытыми почернелым тесом, Роман вышел на набережную. За серой лентой реки, которая меж двух песчаных оторочек будто бы не двигалась и окончательно пересыхала, виднелся старый город. Низкие дома с печными трубами, парники в огородах, картофельные участки на задворках — глаз не цеплялся ни за что, убегал вдаль, к лесистому горизонту. Новый город тоже не будоражил видами, взгляд ухватывался в основном за высоко вознесенный крест над церковью из красного кирпича, с синими пластинчатыми куполами. Набережная вела к этому храмовому сооружению, туда и направился Роман.

— Што ж, мил человек, не войдешь в церковку-то? Как раз батюшка к вечерне подошел. Не басурманин, чай. Пожалуйте! — Низенький мужичонка с язвительным, колким, как шило, голосом, отделившись от стайки нищих у церковной калитки, подошел к Роману.