Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Из-под ворот, если чуть подняться по ступенькам,- дверь в апартаменты хозяйки отеля, бывшей актрисы, полной дамы с театральными жестами. Маленький двор - в тени, только в верхние этажи заглядывает солнце. Стены сверху донизу обвиты плющом. Во дворе - цветник, плетеные стулья и столики, тут постояльцы «мишодьерки» попивают вино или кофе, и сожитель хозяйки, щуплый, седенький, с бородкой, за стаканом кипа рассуждает о религии, философии, морали... О России же тут разговаривать не с кем, обитатели «мишодьерки» смутно представляют себе эту страну как дремучий лес, где медведи и сибирские морозы. Россия - словно бы на другой планете, так далеко.

В эти дни в Париже лишь к вечеру спадает жара. Ночью все в доме спят с открытыми окнами, и по утрам слышно, как приезжает раньше всех мусорщик - повозка его поскрипывает, лошадь цокает подковами по булыжной мостовой, а потом слышно, как в первом этаже поднимают жалюзи - пора вставать...

В августе Шелгунову предстояло вернуться в Петербург, на свою службу в Лесной департамент. А Михайлова ждали в Петербурге неотложные литературно-журнальные дела, и он первым собрался уезжать из Парижа. Взялся провезти через границу отпечатанные прокламации. Хотя с этим делом, по правде говоря, не было необходимости спешить. Распространять воззвание в Петербурге имело смысл не раньше сентября, когда студенты вернутся с летних вакаций. Поэтому начиналась прокламация словами: «Печатано без цензуры в С.-Петербурге, в сентябре 1861 года». Хотя на самом деле печатались в Лондоне. И не в сентябре, а в начале июля...

Перед отъездом Михайлова Шелгунов заперся с ним и комнате. Раскрыл чемодан. Отклеил на дне его подкладку, ровно, тщательно и плотно уложил прокламации. Прикрыл большим, во все дно чемодана, листом картона И наклеил подкладку на картон. Осмотрел - снаружи Ничего не заметно. То есть незаметно на первый взгляд, Но если в таможне проведут дотошный досмотр, могут обратить внимание на то, что у чемодана очень уж толстое дно...

Покидая Париж, Михайлов обещал безотлагательно сообщить из Петербурга о своем, надо надеяться, благополучном приезде. Проводили его на вокзал.

Людмила Петровна чувствовала себя нездоровой, хотела еще отдохнуть у моря. После отъезда Михайлова из Парижа домой, в Петербург, Николай Васильевич согласился повезти ее на берег Ла-Манша, в Трувиль.

Они были женаты десять лет, но после пяти примерно лет совместной жизни между ними наступило охлаждение, и представлялось невозможным объяснять посторонним почему. Людмила Петровна вышла замуж за Шелгунова, когда ей было девятнадцать лет, и, как видно, по-настоящему его не любила, замужество ее приходилось признать ошибкой. Детей у них не было. И случилось так, что Шелгуновы познакомились с Михаилом Ларионовичем Михайловым, уже известным в Петербурге поэтом и беллетристом, и Людмила Петровна его полюбила. Был он отнюдь не красавцем - очень небольшого роста, с глазами по-азиатски узкими, так что ему надо было поднимать брови, чтобы хоть чуточку пошире открыть глаза. Но он был так обаятелен! Рядом с ним Шелгунов мог казаться попросту скучным. Наверное, так...

Лет пять назад Шелгунов, удрученный создавшимися отношениями с женой, думал о разводе, беседовал с адвокатом и убедился, что существующий закон не предоставит ему приемлемый выход из положения. Собственно, он и прежде знал, что, по старинной пословице, «женитьба есть, а разженитьбы нет». Если ты захотел развестись, то, во-первых, должен подать прошение в епархиальный суд, недвусмысленно изложив побудительные причины. Но одного лишь признания жены в «прелюбодеянии» будет недостаточно для развода, суд по закону потребует еще доказательств оного «прелюбодеяния». Ужасный закон! Однако, мало того, после развода (если разведут) «виновная сторона», то есть Людмила Петровна, лишится права вступить в новый брак. Если у нее родится ребенок от Михайлова, то Михайлов - таков закон - не сможет никоим образом признать ребенка своим и дать ему свою фамилию... Развод на таких условиях был бы тягостен для всех троих, такого не хотел никто - ни Михайлов, ни Шелгунов, ни Людмила Петровна. Из двух зол выбрали меньшее, то есть решили: пусть формально все остается, как есть. В Петербурге они поселились в одной просторной квартире, что, разумеется, вовсе не означало безнравственного тройного сожительства. Шелгунов и Михайлов остались друзьями, не говоря уже о том, что они были и остались порядочными людьми.

В прошлом году у Людмилы Петровны родился сын Миша. При рождении ребенок был записан в церковную книгу как Шелгунов, поскольку он по закону не мог получить фамилии своего настоящего отца.

Когда теперь поехали втроем за границу, ребенок остался у бабушки, матери Людмилы Петровны. И вот Шелгунов отправился уже вдвоем с Людмилой Петровной в Трувиль. Оснований для ревности у Михайлова не было.