Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Все же Михайлов дал ему один экземпляр прокламации «К молодому поколению» и предложил еще сто - чтобы Костомаров распространил их в Москве. Тот отрицательно замотал головой - нет, взяться за это не может... Расстались холодно.

Рано утром 1 сентября, едва рассвело, Щелгунов услышал сквозь сон звонок у дверей, услышал, как горничная пошла отворять. Затем скрипнула дверь в спальню Михайлова, и кто-то сказал: «Потрудитесь одеться... Мы обождем». Когда Шелгунов, холодея от предчувствия, пошел в прихожую, он увидел двух полковников: одного - в жандармском голубом мундире, другого - в черном полицейском, с красным стоячим воротником. За ними тенью двигался квартальный надзиратель.

В кабинете и спальне Михайлова обыск длился более двух часов. Но в печку не заглянули, не догадались... Михайлов был еще бледнее, чем обычно, ждал, что его арестуют, но - не арестовали. Закончили обыск, ничего не взяли и ушли.

В то же утро, позднее, Михайлов решил сам поехать в Третье отделение - спросить о причинах обыска и заявить, что обыском возмущен.

Вернулся еще более встревоженный. Рассказал, что ого принял начальник штаба корпуса жандармов граф Шувалов. Ответить на заданный прямой вопрос Шувалов явно затруднялся, и Михайлов, как бы размышляя вслух, сказал: «Разве только мой образ мыслей не понравился?» - «Помилуйте,- возразил Шувалов.- Дело не в образе мыслей. Я сам человек либеральный». Это было уже смешно! Но совсем не смешно другое: Шувалов под конец дал понять, что на него, Михайлова, падает некоторое подозрение. Дело в том, что в Москве полицией раскрыта тайная типография. Не подразумевал ли Шувалов костомаровский печатный станок?

На другой день Михайлов принес домой удручающую новость: в ночь на 26 августа в Москве арестован Всеволод Костомаров.

Значит, со дня на день можно было ждать второго обыска. А раз так - прокламацию «К молодому поколению» надо распространить не откладывая. Иначе все их старания могут пропасть даром. Дело осложнялось том, что Шелгунов был во все будние дни занят на службе, а Михайлову трудно было бы управиться одному. Кому еще поручить?

Первым посвятили в свой план младшего брата Людмилы Петровны, Евгения Михаэлиса. Евгений, по-домашнему Веня, студент университета, жил с ними на одной квартире.

Предложили принять участие в деле еще одному молодому единомышленнику, Александру Серно-Соловьевичу. Ему было двадцать три года, он бывал в их доме и кажется, был тайно влюблен в Людмилу Петровну.

Главное, оба - и Михаэлис, и Серно-Соловьевич - готовы были на все во имя будущей революции.

В последующие дни, 3 и 4 сентября, Шелгунов под вечер торопился из департамента домой, с нетерпением ожидая рассказов о том, как прокламация распространялась. Рассказы эти поражали воображение.

Михайлов сам разносил пакеты с прокламациями по квартирам знакомых и малознакомых, опускал пакет в ящик для писем или передавал через прислугу, не называясь по имени. Он даже послал прокламацию по почте некоторым официальным лицам - пусть прочтут! Послал и в Третье отделение Шувалову. Обратный адрес, разумеется, указывать не стал...

С величайшим усердием Веня Михаэлис раздавал прокламации в университете. Раздавал студентам - ведь им, собственно, и было это воззвание адресовано. Один лист вывесил возле актового зала, на стене. Кто-то очень скоро снял этот лист и объявил, что прочитает вслух в актовом зале. Там взобрался на стол, покрытый красным сукном с золотой бахромой, и громко, с воодушевлением, прочел собравшимся прокламацию «К молодому поколению» от начала до конца. Студенты слушали затаив дыхание.

А Серно-Соловьевич? Он нанял лихача, велел гнать рысака по Невскому проспекту, а сам из пролетки, на ходу, разбрасывал листы на Невском - прохожие подбирали!

Все отпечатанные прокламации были распространены в Петербурге ни дни дня. На то, что они сотрясут устои самодержавии, III«лгунов и его друзья не могли рассчитывать. Но верилось им, что убеждающее слово западет в душу многим и, значит, окажется не напрасным.

Договорились между собой: в случае ареста не поддаваться угрозам жандармов, не сознаваться ни в чем. Не терять самообладания!

В пять часов утра 14 сентября снова разбудил их звонок у дверей, еще более резкий, чем две недели назад. На сей раз явилось человек пятнадцать жандармов и полицейских. Обыск по всей квартире длился до полудня, обшарили, кажется, все, но что они могли найти? Искали больше у Михайлова, Шелгунов и Михаэлис интересовали их, видимо, постольку, поскольку все жили на одной квартире.

Михайлов ничем не выдавал своего волнения. В щелочках глаз его оно скрывалось неразличимо. У него дрогнуло лицо лишь в тот момент, когда в детской заплакал, проснувшись, его миленький сын. Людмила Петровна уговаривала Михаила Ларионовича позавтракать, но есть он не мог, сказал, что у него пересохло но рту, и только выпил стакан чал.

Закончив обыск, жандармский полковник с холодной любезностью обратился к Михайлову:

- Я принужден пригласить вас с собой.

Добавил, что отвезет его в Третье отделение. Это означало арест.