Закон Талиона

Зубная боль по-разному отражается на поведении людей. Лёнька принадлежал к кате-гории, считающей необходимым донести свою муку до окружающих, чтоб все видели, как стоически он её переносит. Он чуть-чуть морщился, чуть-чуть поскуливал, как бы ненаро-ком лез пальцем в рот, закатывая при этом глаза, и так же ненароком бодал головой подуш-ку. Естественно, такие тщательно скрываемые, непереносимые мучения моментально были замечены.

Баба Клава попыталась грозно нахмурить брови.

— Зуб болит? А я тебе говорила…, - и тут же засуетилась, — погоди, Лёнечка, погоди, где-то тут мамка таблеток насовала. — Она вытащила из-под подушки маленький рюкзачок и, бормоча под нос и морщась, словно чувствуя внукову боль, торопливо зашарила по кармашкам, нашла перетянутый резинкой пакетик, — вот, тут она написала, что, от чего…

Товарищ Сухов с каким-то холодным любопытством — так, во всяком случае, показа-лось Николаю — наблюдал за суетой, а потом спросил:

— Леонид, ты знаешь, что такое боль?

Лёнька только замычал, потыкав пальцем в щеку, мол, мне ли не знать.

— Да я не о нынешней, — уточнил Сухов, — я вообще…?

Мальчишка отвернулся — причём тут "боль вообще", он де страдает сию минуту, и ещё как!

— А ты, — не отставал Сухов, — послушай знающего человека. Между прочим, боли те-лесной, хоть вообще, хоть ни вообще, как таковой, нет.

Страдалец нашёл в себе силы почти улыбнуться, мимолётно, но красноречиво, словно говоря: "Если бы я не знал тебя, товарищ Сухов, так хорошо, как я тебя знаю, я бы решил, что ты бредишь. А поскольку ты не бредишь, значит, заговариваешь мне зубы. Ну, ну".

Чуткий к мыслям Сухов согласно кивнул.

— Не спорю, друг мой, не спорю, тут я, пожалуй, загнул. Но зубы не заговариваю, по-верь, только хочу пояснить, что так называемая боль — это всего лишь сигнал или, если хо-чешь, жалоба, просьба, крик о помощи, адресованный твоему мозгу нездоровым кусочком твоего же организма.

Лёнька дёрнул щекой, что означало: "мне от этого не легче", — а вслух сказал.

— Дядя Сухов, что вы мне, как маленькому? Про сигнал я и без вас знаю, только он всё равно болит!

Последнее слово прозвучало с таким надрывом, что баба Клава едва не выронила по-лураспотрошённый пакетик с лекарствами в дорогу.

Фёдор развёл руки в недоумённом жесте.

— Ну-у, знаешь…! А если знаешь, так чего мучаешься?

Тут уж мальчишка выкатил глаза от удивления и возмущения, даже про зуб забыл на секунду.

— Как, чего?!

— Ну, ты же можешь с ним договориться.

Лёнька понял, что дядя Сухов всё-таки сбрендил, если не шутит, и это понимание явственно отразилось в его глазах. Спросил так, на всякий случай, чтобы не спровоцировать у душевнобольного вспышку немотивированной агрессии:

— Это как?

За окном замелькали косые тени, перестук стал гулким, как эхо в пустой трубе — поезд ворвался на мост, и сейчас пересекал небольшую реку. Сухов сидел вполоборота, прикрывая спиной угол рядом с дверью в купе и, склонив голову, чуть иронично посматривал на ху-денького мальчишку, пристроившегося у окна. Мост миновали в два счёта, невидимый бара-банщик отложил палочки, и Фёдор заговорил, не особенно напрягая голосовые связки, и ка-ждое его слово будто завораживало, сплетаясь в кружево ему подобных.

— Ты не думай, я в своём уме. Давай, дружок, разберём проблему. Я утверждаю, что твоё сознание неразрывно связано с твоим телом. Ты ведь управляешь своим телом? Или сие не бесспорно? — Лёня кивнул: что, верно, то верно. — Частичка твоего тела взывает к твоему сознанию, буквально вопиёт: "Хозяин, мне плохо! Кариес задолбал! Нерв обнажён! Сходи к врачу! А я уж отслужу!" Кроме тебя, у твоего зуба больше никого нет, и просить больше не у кого, а ты в ответ только морщишься, надеешься, что поболит, да перестанет. Ведь так?

— Ну-у…

— Так! И если сейчас он перестанет болеть, то завтра ты к врачу не пойдёшь. Я прав? Прав! Вот он и ноет, и ноет. Слушай сюда. Надо, всего-навсего, закрыть глаза, мысленно прикоснуться к зубу и твёрдо пообещать, что в любом случае завтра же пойдёшь в поликли-нику. Но помни, никогда не давай фальшивых обещаний. Он твой друг, а обмануть друга…, - Сухов выпрямился на полке и пальцами легонько коснулся руки мальчика, — я в тебя верю, будь искренним, и он тебя поймёт.

Сухов замолчал, стало очень тихо, словно кружево простых, только что прозвучавших слов отделило купе от остального пространства.

Баба Клава, отложив пакет с лекарствами, с удивлением и надеждой смотрела на Фёдора, потом перевела взгляд на внука и сделала движение рукой, точно хотела перекрестить. Присутствующие ждали.

Лёнька всё понял. Он, бессловесно зажмурил глаза и замер, еле заметно шевеля губа-ми. Колёса отсчитывали секунды.

Парнишка, не открывая глаз, поводил языком за щекой, отчего челюсть забавно съеха-ла набок, только после этого глаза распахнул и как-то задумчиво и строго сказал:

— Договорился.

После этих слов он на минутку впал в ступор, а баба Клава, облегчённо вздохнув, по-качала головой и обратилась к Фёдору:

— Спасибо вам, — что-то такое прорезалось в её голосе, что-то похожее на трепетное, ну, не преклонение, конечно — уважение.