Закон Талиона

— Чего мямлишь, говорить разучился?!

— Да я не мямлю! Я движок того…вырубил. Окликнул. А он молчит. Я слез, подошёл. Вот.

— Что "вот"?

— Мёртвый он, гражданин начальник! И кровища!

Старлей зло сплюнул.

— Что мёртвый, сам вижу. Ты дело говори!

— Всё…, - Илларион развёл руками, — тут вы…

— Ага. А что у трактора делал? Зачем в кабину полез? Смотреть в глаза!

Илларион, входя в образ, начал натурально заикаться.

— Н-не з-зна-аю…, с-страшно…

Вот тут-то, ни раньше, ни позже, подкатила тошнота — нормальная реакция нормального, не отмороженного восемнадцатилетнего парня, пережившего ненормальный ужас и своими руками, впервые лишившего человека жизни. Человека?! Ларику в подробностях представилось, что бы вытворял сейчас с ним этот пидор, и его вырвало.

Наверное, эта неожиданная конфузия развеяла, по простой житейской логике, подозрения Бусыгина. Он перестал сверлить Иллариона взглядом, махнул рукой.

— Ладно, успокойся, вон на пеньке посиди. И не дёргайся! Парни, — обратился он к сол-датам, — покараульте, пока с начальством свяжусь.

Офицер забрался в вездеход, пощёлкал тумблерами на панели, из крыши выдвинулась хитрая витая антенна.

О чём шёл разговор, Илларион, естественно, не слышал, а когда старлей вылез, лицо его выражало задумчивость.

— Все, — скомандовал он, — сюда! Будете свидетелями. Протокол дома составим. Поло-жение трупа, обломки сучка, вот тут вот, смотрите — разлом. Та-ак, что ещё? Ага, штаны расстёгнуты. В общем, всё указывает на несчастный случай. Собрался, понимаешь, поссать, руки заняты — ширинку расстёгивал, споткнулся да ка-ак…! Со всего маху. Короче так, гру-зите его. А ты чего стоишь?! — Заорал офицер, обращаясь к Иллариону. — Трактор водишь? Садись и работай! Пошёл!

Вечером в столовой Илларион — поди не слепой — ловил на себе странные, изучающие взгляды, испытывая естественное беспокойство: почему никто не подходит и напрямую не спросит о смерти на трассе? Молчат. Сторонятся. Будто чего-то ждут. Конечно, он здесь никто — мелкая шпана и сявка, но обыкновенное любопытство где? Неужто всё человеческое растеряли? Да нет, это не пофигизм. Тут другое. Опасное? А хер его маму знает!

От таких вот размышлений по спине пробегала мерзкая волна, а под сердцем ёкало.

После вечернего построения, когда заключённых развели по баракам, сокамерники, за-ползая на нары, почёсываясь, вели меж собой обычные разговоры. Лопаря никто не вспоми-нал, словно того вообще тут никогда не было, и не его тело валялось на трассе в луже крови всего несколько часов назад. А Иллариона, не то, чтобы сторонились, а как бы не замечали. Даже косых, как в столовой, взглядов он больше не ощущал.

"Ну и хер с вами, — подумал парень, — мне тоже на вас…!"

Он и раньше не считал себя последним дураком, но этим днём, стоя на карачках со спущенными штанами, будто разом повзрослев на десяток годков, он по-своему истолковал для себя бытующую в народе мудрость: "Простота хуже воровства".

Потихоньку зеки в камере угомонились…А потом за ним пришли.

Илларион, лёжа на нарах под ветхим одеялом, мысленно творил молитву богу, в кото-рого пока не верил. Мистически совпав с последним аккордом благодарственной полуноч-ной мессы, созвучно лязгнул замок, двери нехотя открылись, прошелестели растянутые, не-ровные шаги, затихшие рядом с его лежанкой. От кончиков пальцев на ногах, прокатившись по животу, в голову ударил страх непонятный, неосознанный. Чуть позже явился проблеск: " За мной! Кажись, хана!"

Кто-то легонько тронул его за плечо и произнёс зловещим, как тогда показалось, шёпотом:

— Эй, малый, подымайся, пошли, дело есть.

"Не встану, — подумал Ларик, — пусть здесь режут. И почему вертухай пропустил?"

— Не ссы покуда, — настойчиво прошипел кто-то, и жёсткие пальцы ухватили его за ухо, — давай живей, люди ждут.

"А я на тот свет не спешу", — подумал Ларик, но послушно сполз с лежака.

— Портки натяни и на выход, — подсказал посыльный, — я на воздухе покурю покуда. Да-вай!

"Давай. Покуда…, - беззвучно шевеля губами и резво влезая в робу, передразнил па-рень, — Ни убежать, ни спрятаться. Захотят бл… — уроют. Хошь, не хошь, а идёшь, как телок под нож".

"На воздух" он вышел на подгибающихся ногах, испытывая самый натуральный жи-вотный ужас. Себя не обманешь даже в воспоминаниях. Разве что не обделался. Много ли надо восемнадцатилетнему пацану, хоть и с детства знакомому с блататой? Сначала удар по башке, потом испытание ужасом насилия, после которого будешь припечатан петухом на веки вечные, потом загадочное молчание, потом….

Последнему фраеру понятно: после отбоя по зоне не погуляешь: с вышки грохнут за милую душу, и даже глянуть не спустятся — кого. Значит, всё схвачено. Значит, серьёзные люди ждут. Не лагерное начальство, но…, как посмотреть. А ему чего от них ждать? Может, дёрнуть? Куда?!

Илларион сразу просёк: будет правило. Судить, значит, будут. Чем закончится? Оттуда его запросто могут вынести по кускам. Дико хотелось жить.