Закон трех отрицаний

– Сор из избы – это, конечно, верно, в семье моего отца это считалось неприличным. Но тут дело совсем в другом, – спокойно объясняла она Селуянову, отпивая неспешными глоточками зеленый чай из фарфоровой пиалы. – Валерий поставил перед собой цель раскрутить Ларису. Она хорошая художница, спору нет, но хорошо – это означает на «четыре», а художников-хорошистов в нашей стране, а тем более в Европе и в мире более чем достаточно. Чтобы стать знаменитым и богатым, нужно быть художником даже не на «пять», а на «семь», понимаете? До «семи» Лара, разумеется, не дотягивала. Но у Валерия было на этот счет свое мнение.

– А почему нужно было скрывать, что жена принимает наркотики?

– Да потому, что наркотические бредни всем давно надоели, – Анита Станиславовна досадливо поморщилась, и сперва Селуянов решил было, что она недовольна его тупостью, а потом сообразил, что этой гримаской она выражает свое отношение к тем самым наркотическим бредням. – Мода на наркотики и вдохновленное ими творчество прошла. Если бы стало известно, что Лариса наркоманка, интерес к ее картинам мгновенно потух бы.

– Значит, какой-то интерес все-таки был?

– Очень незначительный, да и тот весь от начала до конца сделан руками Валерия. До сих пор считалось, что Ларисино видение мира, отраженное в ее полотнах, – это выражение ее оригинальности и нестандартности. На этом можно было играть, это можно было продвигать. Но при условии, что никто – понимаете? никто – никогда не узнал бы, что она принимает наркотики и все ее картины не что иное, как наркотические галлюцинации. Тогда это перестало бы быть интересным и модным.

– Ну хорошо, пусть надо было скрывать от всех, но лечить-то ее можно было? Анонимно, никто и не узнает. Врачи все-таки соблюдают тайну пациентов.

– Врачи – да, а все остальные? Николай Александрович, вы живете в мире иллюзий. В наше время невозможно сохранить ни одну тайну, уж вам-то это должно быть известно. Не зря же существует пословица: пока знает один – знает один, когда знают двое – знают все.

– В общем, конечно, – не мог не согласиться Селуянов.

– И еще одна немаловажная деталь… Вам чаю подлить?

– Спасибо, не нужно. Чуть позже, если можно, – благородно отказался Коля, строя из себя воспитанного. На самом деле после сверхобильного завтрака, которым попотчевала его Римма Ивановна на кухне в квартире Риттеров, он уже не мог смотреть ни на еду, ни на питье. Однако и отказаться от предложенной чашечки чаю он не рискнул, не дай бог хозяйка обидится и контакта не получится, так что первую и пока единственную порцию зеленого чая он тянул по капле. – Вы хотели сказать про важную деталь.

– Да. Если бы Ларису начали лечить и, может быть, даже вылечили, то что стало бы с ее полотнами?

– А что с ними стало бы? – не понял Селуянов.

– А вот этого никто не знает. Вполне возможно, они остались бы такими же свежими и самобытными. Но ровно настолько же возможно, что Ларисины работы превратились бы в обычные ремесленные поделки, которые не то что продвигать куда-то и выставлять в салонах, а даже в художественной школе стыдно показывать. Откуда ее самобытность и оригинальность, от природы или от стимуляторов? Кто может точно знать?

– То есть вы хотите сказать, что Валерий Станиславович умышленно не лечил жену от наркомании?

– Я думаю, что так оно и было, – печально произнесла Волкова. – Мне неприятно об этом говорить, но, раз Лара погибла, нужно наконец расставить все точки над «i». Господи, сколько раз я говорила с Валерием, убеждала его, что нужно прекращать разводить эти тайны мадридского двора вокруг Ларисы, черт с ней, с живописью и мировой славой, если девочка пропадает на глазах! Пусть она не станет знаменитой художницей, но зато будет здоровой и живой.

– А что вам отвечал на это ваш брат?

– Чтобы я не лезла не в свое дело. Он не выбирал выражений и всегда отличался прямотой. Но поймите же… – Она вдруг так посмотрела на Николая, словно именно от него зависело решение вопроса, лечить Ларису Риттер от наркомании или нет. Взгляд был умоляющим и полным неподдельной боли. – …поймите, все это было бессмысленным, все это не имело никакой перспективы, кроме единственной – трагической.

– Почему? – осторожно спросил Селуянов, чувствуя, что сейчас должно прозвучать что-то важное, и опасаясь это важное спугнуть.

– Потому что Лариса была не особо разборчива в связях, как, впрочем, все наркоманы. Она приводила к себе в мастерскую бог знает кого, и в любом случае огласка была неизбежной. Кроме того, она была еще и лесбиянкой, и ее партнерши тоже приходили в мастерскую. Так что все прекрасно знали, кто она и что.

– Насчет лесбиянки… – Коля сделал вид, что ошарашен, хотя Римма Ивановна своих подозрений от него не скрывала. – Откуда вы это знаете? Может, досужие сплетни?

– Николай Александрович, неужели я похожа на человека, который будет пересказывать сплетни?

– Нет, – честно ответил он.

Потому что Анита Станиславовна Волкова на такого человека совершенно не была похожа. Ну просто ни капельки.