Закон тридцатого. Люська

Плюха положил шнур на стол и заплакал. Размазывая по лицу слезы, он представлял себе, как приходят ребята с виноватыми лицами, девчонки плачут, мальчишки хмурятся. А он лежит на столе печальный, синий, страшный… На кладбище станут говорить, каким он был хорошим и как люди не смогли понять его. Про покойника всегда говорят только хорошее. Наверно, потому, что людям перед ним стыдно. Потом гроб с его телом опустят в сырую могилу и скажут: «Прощай, дорогой наш товарищ и друг. Память о тебе вечно будет жить в сердцах благодарных потомков».

Мысли эти растравляли Плюху, и он плакал еще горше.

Два дня он «мотал». Не ходил в школу. Слонялся по городу. Потом пришел. Был урок математики. Василиса Романовна, математичка, сверкнула на Плюху стеклышками очков, сказала насмешливо:

— Явление третье. Те же и Веселов. Здравствуй, Веселов. Очень приятно. — Потом, заметив Плюхину бледность, нахмурилась: — Ты что, Веселов, болен?

— Нет. — Плюха поджал губы и прерывисто вздохнул. — Я — преступник. Я нарушил закон.

— Какой закон? — подняла брови Василиса Романовна.

— Закон скелета, — храбро ответил Плюха.

— Ве-се-лов… У тебя, вероятно, жар?

— Прости меня, Иван Иванович, — сказал Плюха жалобно.

— Ничего не понимаю! — рассердилась Василиса Романовна.

Ребята переглянулись. Виктор поднялся.

— Он же у нас немного того, Василиса Романовна. А тут еще упал, ушибся немного. Пусть Плюха, то есть Веселов, сядет.

— Можно, я сяду? — спросил счастливый Плюха.

— Да что с вами?! Ну конечно, восьмой «в» в собственном репертуаре!.. Садись, Веселов!

Плюха, чуть пошатываясь от счастья, подошел к Ивану Ивановичу и пожал его косточки:

— Доброе утро, Иван Иванович!

Василиса Романовна сделала вид, что ничего не заметила. Этот обычай учителя знали и втайне одобряли его. Он сложился еще в первые дни после появления Ивана Ивановича. Каждый, входящий в класс, прежде чем поздороваться с товарищами, подходил к скелету, осторожно пожимал прохладные кости пальцев и говорил: «Доброе утро, Иван Иванович».

Правило распространялось и на опоздавших, поэтому в девятом «в» старались не опаздывать. Кому охота во время уже начавшегося урока попросить у учителя разрешения войти и, вместо того чтобы сесть за парту, сначала идти под насмешливыми взглядами товарищей в дальний угол к Ивану Ивановичу, здороваться, как это только что сделал Веселов.

Историю с Плюхой никогда не вспоминали и никогда не забывали.

…Виктор пошел к двери, обернулся:

— Пойдем на пару, Плюха. На пару веселее.

— Пойдем!

Плюха поплелся вслед за другом.

Они очень разные — Виктор Шагалов и Сенька Веселов. Виктор тонок и строен, как горцы на иллюстрациях к Лермонтову. В школу ходит в форме, картинно затягивая талию. Светлые вьющиеся волосы небрежно зачесаны назад. Когда сердится, щурит зеленоватые шальные глаза.

А Сеньку Веселова довольно метко прозвали Плюхой. Голова — будто вылеплена из сырого теста. Сунули в тесто изюминки — получились глаза. Пониже ткнули два раза палочкой — вышли ноздри. Под ними налепили полоски того же теста — вот вам и губы. Приклеили на макушку сивоватой пакли — и Плюха готов.

Что бы ни делал Плюха — гонял ли на школьном дворе мяч, читал ли книжку, отвечал ли стоя перед доской, — все он проделывал с невозмутимой неторопливостью. Никто никогда не видел, как Плюха спешит.

И что связывало так крепко этих разных ребят — трудно сказать. Когда они стали «первашами» и учительница впервые построила их на школьном дворе, чтобы вести в класс, Виктора Шагалова поставили в пару с рыхлым бледным мальчишкой. Они настороженно поглядывали друг на друга. Когда учительница велела взяться за руки, они взялись и уже не расцеплялись. Так и вошли в двери школы и поднялись по просторной лестнице с перилами, на которые были набиты блестящие металлические шишки, чтобы ребята не могли съезжать вниз. Так и в двери класса протиснулись — сцепившись. И долго стояли набычась, пока учительница рассаживала ребят за парты. Их посадили на последнюю, а они все держались за руки. Рыхлого мальчишку звали Сеней. Позже он получил меткое прозвище — Плюха.

Все восемь лет они просидели за одной партой. И вот сейчас позвал Виктор Плюху на такое неприятное дело, как извинение перед Александром Афанасьевичем, и Плюха пошел не задумываясь.

Они вышли в коридор и направились к лестнице, чтобы подняться на этаж выше, где была учительская. Впереди — Виктор, за ним, цепляясь носками ботинок за паркет, Плюха.

Возле дверей одного из классов на корточках, прислонясь к стене, сидел мальчишка со щекой, перепачканной чернилами, и таким вихром на круглой голове, будто он только что искупался.

Виктор остановился возле него.

— Сидишь?

Мальчишка глянул на него исподлобья и ничего не ответил.

— А ты встань и опусти ручки вниз, когда с тобой старшие разговаривают, — лениво сказал Плюха.

Мальчишка выпрямил ноги, скользнул спиной по стене.

— Ты что, пьешь чернила? — спросил Виктор.

— Не-е…

— Может, спишь на чернильнице?

— Не-е…

— А чего же у тебя щека разукрашена?

— Это Васька… Промокашкой…

— Шарики катаете, в чернильницу макаете?

— У-гу…