Закон военного счастья

По марксистско-ленинской традиции Рост не знал, куда девать «прослойку», то есть интеллигенцию — врачей, учителей, университетско-политеховских преподавателей. Может быть, уличить Ленина в ошибке и присвоить им знак шестого сословия, думал он. Но тогда нарушался стройный ряд, последовательность, нарастание численности. После крестьянства должны стоять скорее уж не интеллигенты, а иждивенцы и, может быть, даже люмпены. Именно они должны быть шестым классом, но про них в умных учебниках обществоведения вообще ничего не говорилось, значит, принимать их в расчет не следовало.

Идея была красивой, Ростику даже немного жаль стало, что он не придумал ее до своей неудачной речи со ступенек Белого дома. Родись у него эта мысль пораньше, он бы сообразил, как растолковать разным гражданам, что… Да, вот именно — что он мог бы растолковать этим самым людям?

И получалось, что практически — ничего. Потому что, как бы ни был он красноречив, какие бы построения и аргументы ни приводил, стоило Председателю разок помянуть, что склады забиты, что детям будут молоко давать, и все — люди вообще не замечали никаких теорий. Все теории были им до лампочки, как и митинги.

Еще, разумеется, Ростик много спал. Он даже слегка порадовался, что может спать сколько влезет. Но потом поймал себя на мысли, что спит действительно чересчур, даже для выздоравливающего, и попытался делать хотя бы элементарную гимнастику. С этим у него пошло плохо — сразу разболелся бок, а когда стало холоднее и он начал мерзнуть, заболели еще и разные прежние раны. И все-таки он старался час-другой поотжиматься от пола, поприседать, порастягиваться, не давая мышцам совсем облениться.

А потом, в один прекрасный день, дверь в его камеру распахнулась, и в нее протиснулись два невероятно больших облома. Рост даже на миг подумал, что в Боловске верх взяли те самые пурпурные, которых они заставили приземлиться у Одессы, и вот теперь пара вперлась в его камеру. Когда вышли на свет, в коридор, он сообразил, конечно, что это люди, но все равно ощущение отчуждения и чисто физической уязвимости перед ними осталось.

А потом они пришли в освещенную десятком светильников комнату, где за простым дощатым столом сидел худой, видимо, высокий человечек в очках, с очень близорукими глазами, остроносый, начинающий лысеть, но не с затылка или со лба, как это чаще бывает, а прядями. Еще у него был отвратительный запах изо рта, но это Ростик узнал не сразу.

— Садитесь, обвиняемый, — сказал человечек и указал на табуретку перед столом.

Ростик сразу вспомнил, как его захватили в палисаднике его дома. Последние слова, которые он услышал перед тем, как его ударили, произнес как раз этот человек.

— И в чем же меня обвиняют? — спросил Ростик.

— Здесь вопросы задаю я, — зашипел человечек, видимо, решил сразу подавить волю Ростика.

— Тогда у нас разговора не получится, — ответил Рост. — Если я не пойму, что тут происходит, я вообще отвечать не буду.

— Не будешь?! — вдруг завизжал человечек, откуда-то из-под стола выхватил довольно толстую палку и взмахнул ею. — Не будешь, да?

Рост проследил глазами полет этой палки над своей головой и твердо, уверенно ответил:

— Не буду.

— Не будешь, не будешь?! Не будешь?!!

С каждый словом, с каждый выдохом человечек принялся хлестать Ростика по плечам, по голове, по рукам, которыми Рост пытался закрыться от сыплющихся на него ударов…

Очнулся Ростик на полу. Он лежал согнувшись, пытаясь защитить самые важные и уязвимые зоны — живот, пах и шею. В голове стоял гул, спина болела, бок горел так, что он сразу догадался — рана опять открылась.

— Может, на него помочиться? — спросил один из обломов у стены. — Такие гордые всегда от унижений быстрее колются, чем от побоев.

— А кто тебе сказал, что мне не нравится его колотить? — спросил, задыхаясь, человечек в очках. Потом он очень близко наклонился к Ростику. Рост поморщился, от очкастого несло, как из выгребной ямы, он даже не подозревал, что такое возможно. — Поднимите его, он очнулся.

Ростика подняли, посадили. Только теперь не на табуретку, а в креслице, которое стояло у стены. Но оно было намертво привинчено к полу, или даже его слепили по ширской технологии, соединив воедино с полом и стеной. Руки ему теперь прикрутили к подлокотникам парой широких ремней с пряжками.

— Так, Гринев. — Очкастый наконец отдышался. — Начнем сначала.

— Начнем, — согласился Ростик. — Как тебя зовут?

— А он упорный, — высказался второй из охранников. У этого голос был очень низкий, и от него исходило даже больше угрозы, чем от того, который стоял у двери.

— Ничего, какой бы упорный ни был, со временем все ломаются, — даже как-то удовлетворенно проговорил очкарик. — А время у меня есть.

— Как тебя зовут? — снова спросил Рост.

— Меня? — Очкарик улыбнулся. — Ну, предположим, меня зовут Сергеем. А фамилия — Калобухин. Ну и что с этого?

— Вот что, Сережа, — ответил Ростик, — если ты еще хоть раз меня тронешь, я тебя убью.