Закон военного счастья

— Видишь — иду собираться, — сказал Ростик через плечо и зашагал по улице.

— Да, если дело там до стрельбы дошло, лучше вылететь побыстрее. Прямо сейчас. Как, Ким, сумеешь? — спросил Дондик.

— А что, — ответил Ким, корейская душа, с улыбкой. — Винторук последние дни был, почитай, свеженький. Так почему бы не вылететь?

— Вот и ладушки, — высказался капитан, не мог не высказаться. — Тогда даю полчаса на сборы, и — вперед. Надеюсь, дорогу показывать не нужно?

12

Антона, как Дондик и обещал, они нашли в небольшом, одиноко стоящем, похожем на дом триффидов, полевом посту. Он уже все знал и ждал ребят в форме. Был задумчив, вернее, слегка заторможен, и лицо у него оказалось какое-то малоподвижное. Но это был, несомненно, Антон — дружище и старый сослуживец, а потому всякие мелочи были несущественны.

Он, как и ребята, несомненно, обрадовался встрече, но выяснения, как он, чего поделывал в последнее время и как вообще смотрит на мир, очень быстро угасли — Антон оказался не очень разговорчивым. Та странная травма, когда он разом, за ночь, оставшись в Одессе в одиночестве, лишился памяти, множества человеческих навыков и даже обычных эмоциональных реакций, видимо, отзывалась в нем даже сейчас, по прошествии почти двух лет. Возможно, даже следовало признать, что он теперь вообще никогда не станет тем Антоном, каким был прежде.

Ростик немного покрутил в голове эти соображения. И без всякого результата… А может, он так ничего и не придумал, потому что в какой-то момент стало понятно, что они заблудились. И возникли, само собой, совершенно новые, куда более важные и неотложные проблемы — наблюдать по сторонам, пытаться определиться, подсказывать Киму, что следует делать, хотя пилот и сам все знал, разумеется.

Ким решил, что своим напутствием Дондик сглазил их. В самом деле, он не очень часто, но все-таки летал в этих местах, и вот поди ж ты — заблудился, как новобранец. Когда это выяснилось, у всех разом появилось странное, все более крепнущее чувство, что, если бы они прилетели на место раньше, что-то можно было бы изменить, кого-то спасти, чего-то избежать… Но они кружили, кружили над огромными, на сотни километров протянувшимися равнинами, заросшими высоченными, чуть не в рост взрослого человека, травами, и никак не могли найти даже следа присутствия человечества.

Что поражало в раскинувшейся растительности — так это ее разноцветность. И какие цвета тут только не вспыхивали под солнышком — и нежно-сиреневый, и белый, и желтый, даже коричневый в розоватых разводах… Но преобладающими были, конечно, зеленые и серые тона местных листьев. А впрочем, попадались такие пятна, что просто в глазах рябило — как, например, от интенсивного голубого, со стекольным блеском, цветка, который, распустив свои зонтики выше остальной травы, закрывал все в округе, как маскировочная сеть.

Если бы в Полдневье было хоть немного ветра, эти травы ходили бы волнами, поражая жизненной силой и красотой. Но ветра не было, они просто росли, вонзаясь в низкое, серое полдневное небо. Это зачаровывало, как какой-нибудь шаманский напев, как журчание реки на камнях, как топот тысяч ног невесть откуда и куда переселяющегося народа.

В очередной раз Рост убедился в необъятности, невероятности и разнообразии Полдневья. И еще, конечно, в том, что слабым человеческим разумом с ним не потягаешься — в каждой своей частице оно превосходило любые доступные людям представления и, кружа, уводило в пропасть, в неведомое, откуда и выбраться-то почти невозможно…

— Это оттого, что тут все каким-то плоским кажется, — прервал Ростиковы размышления Антон, который ушел назад, помогать Винторуку, но, видимо, время от времени отходил от котельного экватора передохнуть и выглянуть в иллюминатор.

— Что именно? — спросил Ким.

— Эта трава.

— А… Да, я от нее тоже как-то одурел.

Все, поэтические ассоциации кончились. Ростик, вяло потянувшись, попробовал подначить:

— А я замечал, для этого дела тебе и травы не нужно.

Но шутка не пошла, должно быть, все слишком остро ощущали свою промашку. Или глубже, чем казалось сначала, их задевало чувство уязвимости и одинокости под этим миром, над этими бесконечными слоями разноцветного растительного моря.

— И чего они только тут свою фабрику затеяли? Дикое какое-то место, — пожаловался Ким.

— Можно подумать, в Полдневье есть хоть что-то не дикое, — отозвался Рост.

— Из травы легче пульпу делать, так мне сказали. А ее тут столько, что ни с каким лесом не сравнится, — слегка начальственно пояснил Антон.

Вдруг в просвете между разноцветными, словно бензин на воде, разводами мелькнула узенькая и показавшаяся короткой, не более сотни метров, ленточка.

— Стоп, — попросил Ростик. — Ким, давай вниз, кажется, я видел речку.

— Ну и что? Я ее уже раз десять тут видел… А толку?

— Мне говорили, Бумажный холм стоит на берегу какой-то безымянной речки.

— Почему безымянной? — снова отозвался сзади Антошка. — Я, когда бывал тут, слыхал, ее Цветной назвали. Нетрудно догадаться — почему.