Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага

– Увы! – воскликнул Солон, – такие люди не заслуживают чести! Так и законы. Да-да! Они как люди. Те установления, которые достойны почитания – следует усердно беречь, за них надо сражаться, как за собственную жизнь. Но законы, позорящие нас, вызывающе глубокое презрение, наносящие непоправимый вред государству, ставящие под сомнение его существование – надлежит отмене. Некоторые, из выступавших здесь, упрекали вас в бессмысленности и пагубном превращении. Они утверждали, дескать, сами же вы голосовали за принятие «Закона Аристодора», а теперь, мол, бездумно желаете его отменить. «Как мало для вас значит закон» – сетовали предыдущие ораторы. О себе скажу – я не поддерживал этого установления, ибо в то время был далеко за пределами Аттики. Но будь я здесь, решительно выступил бы против него. Этот закон, о, мужи, есть не что иное, как автотомия, самокалечение, отсечение наших рук, ног, а то и головы. Тех, кто ранее голосовал за принятие подобного решения, я не виню. Таковы были обстоятельства жизни, вернее, так вам их представили, и вы – поверили. А поверив – поддержали сомнительное предложение. Народ ведь легко поддаётся обману. Жестоко, что и говорить, поступили с вами. Но осмелюсь заявить, обстоятельства, на самом деле, были иными. К тому же, они, всё больше и больше меняются, и, разумеется, не в пользу злополучного закона. Да и сам он, как это не кощунственно звучит, по своему существу беззаконен. Ведь он не дал нам покоя и умиротворения и не решил главного, а всего лишь держит нас во тьме, в неведеньи, порождая мучительную тягость. Подумать только! Афинам навязали правило, запрещающее упоминать название острова, века принадлежавшего нам и бездарно потерянного. Жаль, что афинянам не запретили о нём думать, а то ведь и такое в пору бессилия и бездумности можно было бы принять. Моя душа, афиняне, трепещет, она наполняется стыдом от того, что вся Эллада, смеётся над нами. Да что там Эллада, даже варвары, и те, считают, что такое установление мог принять либо трусливый, либо умственно ограниченный народ. Египетские жрецы по этому поводу смеялись мне в лицо. Они не верили, что подобное возможно. С нами уже многие перестали считаться, с нами не хотят иметь дела. Слово «афинянин» становится предметом насмешек и издевательств. О нас вскоре начнут сочинять позорные басни, сравнивая с ослами, мулами и обезьянами. Не исключено, что за нами навсегда закрепится слава глупцов и трусов. Разве этого не достаточно? Неужели вы желаете такого, афиняне? Я вас спрашиваю, – обратился воспламенённый Солон к стоящим на террасах тысячам мужей, – неужели вы хотите слыть недоумками? Недоумками и трусами! Людьми, ни к чему не способными!

Террасы некоторое мгновение молчали, затем откликнулись лихорадочным эхом:

– Нет! Не хотим!! Долой «Закон Аристодора»! Долой позорный закон!!!

Патетический тон речи Солона возымел действие на афинских мужей. Они словно бы проснулись и кинулись в бой. На Пниксе разразилось невообразимое смятение. Даже те, которых не впустили в собрание, издалека, что есть мочи, орали:

– Долой позорный закон!!!

Они кричали даже сильнее, нежели участники собрания.

Многие, правда, в нерешительности помалкивали, беспокойно поглядывая друг на друга. Но возбуждённо кричавших афинян было больше. Во всяком случае, создавалась видимость, якобы их больше. Ведь издавна повелось, если двое кричат, а пятеро молчат, то кричащих индивидов воспринималось как бы намного больше, нежели молчащих. Так было всегда и везде, так было здесь и теперь, на Пниксе.

Дав орущим афинянам вволю излить свои чувства, предаться исступлению, Солон поднял руку, призвал всех к спокойствию и страстно продолжил:

– Становится, афиняне, очевидным – такое законоположение необходимо отменить. Я понимаю – это нелегко, а кое-кому боязно и тоскливо. Однако общие интересы должны стоять выше мнимого послушания и личной корысти. Я призываю вас вспомнить о том, что Саламин принадлежал Афинам с незапамятных времён. Это утверждали и Гомер, и наши предки. Преданье наше об этом твердит! Об этом и ныне живущим ионийцам надлежит всегда помнить. Но мы проявили малодушие и слабость, приведшие к потере острова. Более того, мы отгородились постановлением, вводящим нас в заблуждение и примиряющим с унизительным положением. Потомки не простят нам такой трусости. Мы будем прокляты на вечные времена, презреют нас и небожители! Поэтому, афиняне, прозрейте, пробил час!

– Правильно, Солон, правильно! – неистово закричали стоявшие на холме прозревшие мужи. – Не будет нам прощения!