Таким образом идея духа, содержащаяся в догмате, обращалась в нечто совершенно бессмысленное. Замещение константинопольского, антиохийского и александрийского патриарших престолов, взаимное соперничество этих патриархов и их честолюбие также вызывали многие междоусобия. Ко всем этим религиозным распрям присоединялся еще интерес к гладиаторам и к их борьбе, к партиям голубых и зеленых, который также вызывал ожесточеннейшую борьбу, свидетельствовавшую об ужаснейшем унижении, так как она доказывала, что исчезло всякое стремление к важному и более высокому и что помешательство, вызываемое религиозными страстями, не исключает увлечений нехудожественными и жестокими зрелищами.
Наконец, основные догматы христианства были постепенно установлены соборами. Христиане Византийской империи продолжали коснеть в суеверии, слепо подчиняясь патриарху и духовенству. Вышеупомянутое почитание икон вызвало ожесточенную борьбу. Храбрый император Лев Исаврянин преследовал иконы с особенно большим ожесточением, и в 754 г. поклонение иконам было признано собором изобретением дьявола. Тем не менее в 787 г. императрица Ирина вновь ввела его согласно постановлению Никейского собора, и в 842 г. императрица Феодора окончательно установила его, подвергнув иконоборцев суровым наказаниям. Патриарх-иконоборец получил 200 палочных ударов, епископы дрожали от страха, монахи ликовали, и в память об этом торжестве православия был установлен ежегодный церковный праздник. Наоборот, Запад еще в 794 г. отверг поклонение иконам на поместном соборе во Франкфурте, и хотя иконы были сохранены, было выражено самое резкое порицание суеверию греков. Лишь в позднейший период Средних веков поклонение иконам стало общераспространенным благодаря его спокойному и медленному развитию.
Таким образом Византийская империя страдала от внутренних раздоров, вызываемых всевозможными страстями, а извне вторгались варвары, которым императоры могли оказывать лишь слабое сопротивление. Государству всегда угрожала опасность, и в общем оно представляет отвратительную картину слабости, причем жалкие и даже нелепые страсти не допускали появления великих мыслей, дел и личностей. Восстания полководцев, свержение императоров полководцами или интригами придворных, умерщвление императоров их собственными супругами или сыновьями путем отравления или иными способами, бесстыдство женщин, предававшихся всевозможным порокам, – таковы те сцены, которые изображает нам здесь история, пока наконец дряхлое здание Восточной Римской империи не было разрушено энергичными турками в середине XV века (1453 г.).
Магометанство
В то время как, с одной стороны, европейский мир принимает новую форму, народы поселяются в нем, чтобы создать всесторонне развитый мир свободной действительности; они начинают свою деятельность с того, что определяют все отношения как партикулярные и со смутным несвободным чувством обращают в множество случайных зависимостей то, что по природе своей должно быть всеобщим и имеет значение правила, устанавливают сложную связь между тем, что должно определяться простым принципом и законом; одним словом, в то время как на Западе начинают господствовать случайность, сложные отношения и партикуляризм, в мире должно было обнаружиться противоположное стремление к интегрированию целого, и это произошло в совершившейся на Востоке революции.
Эта революция уничтожила всякий партикуляризм и всякую зависимость, а также просветила и вполне очистила душу, она сделала лишь абстрактно Единого абсолютным предметом и чистое субъективное сознание, знание лишь этого Единого – единственною целью действительности, она сделала то, что не находится ни в каких отношениях ни с чем, – отношением существования.
Мы уже рассмотрели выше природу восточного принципа и выяснили, что то, что он ставит выше всего, оказывается лишь отрицательным и что утвердительное начало означает погружение в естественность и в реальное рабство духа. Только у евреев мы заметили, что принцип простого единства возвысился до мысли, потому что только у них почитался Единый, сущий для мысли. Это единство сохранилось в очищении, благодаря которому дух становится абстрактным, но оно было освобождено от партикуляризма, свойственного культу Иеговы. Иегова был лишь богом этого единичного народа, богом Авраама, Исаака и Иакова; этот бог заключил союз лишь с евреями, он открылся лишь этому народу.