Законы отцов наших

Да, вопрос сложный. По понятиям преступного мира ребята подняли руку на своего, и в тюрьме их за это могут серьезно наказать. Ни один из них еще не вытянулся в настоящего мужчину. Двое — поджарые парни чуть выше среднего роста, однако довольно тонкие в кости. Крайний слева вообще недомерок, на вид лет тринадцати-четырнадцати, не больше, хотя по документам ему все шестнадцать. Ну что ж, все понятно.

— Судья, если бы вы рассмотрели ходатайство насчет освобождения под залог… Они не могут ходить в школу. Их права принимать посетителей ограничены. Один из этих молодых людей, Маркус, — мой клиент. Маркус Твитчелл. — Глаза Джины украдкой скользят вниз по файлу, который она держит в руках. Она хочет быть уверенной на сто процентов, что правильно произносит его фамилию. — Маркус — отличник учебы. Прошлым летом его кандидатура была выдвинута на соискание гранта в рамках проекта «Возрождение». Он был…

Маркуса, которого арестовали последним, привели сюда прямо из полицейского участка и не успели подвергнуть обычной процедуре. Поэтому он все еще одет в типично гангстерском стиле: атласная куртка цвета морской волны и сидящие как влитые черные кожаные брюки, которые держатся на бедрах, и потому пряжка его ремня приходится как раз между ног, на уровне члена, а над поясом на несколько дюймов выступают полосатые трусы. Из бокового кармана куртки все еще торчат коричневые садовые перчатки, которые надевают, чтобы удобнее было стрелять и заодно не оставлять отпечатков пальцев. Он старается не поднимать взгляда и размеренно двигает челюстями. Очевидно, во рту у него жевательная резинка. Я интересуюсь его криминальным прошлым.

— Три привода в полицию, — читает Руди.

За Маркусом числятся две кражи — вид преступления, которому я не придаю особого значения. Что же еще остается беднякам, как не воровать? Третье правонарушение гораздо серьезнее. Нанесение телесных повреждений средней тяжести. Еще одно избиение в отместку.

— Как давно это было?

— Две недели назад, ваша честь.

Я качаю головой и назначаю залог — сто тысяч долларов наличными. Многовато для Маркуса. Такова цена его шанса выйти на свободу. Даже после бессонной ночи, когда мои глаза слипаются и чресла горят после долгого, ненасытного совокупления, а сердце беременно тем, что ум считает ложной надеждой, я не могу сделать столь серьезную уступку. Другие адвокаты не стали бы даже тратить время на подобные ходатайства.

Во время слушания в зал суда вошел Лойелл Эдгар, одетый в ту же самую спортивную шерстяную куртку, что и вчера. У него мрачный вид. Судя по красным, воспаленным глазам, он, как и я, не спал всю ночь. Логично было бы ожидать, что влиятельного политика и пользующегося славой реформатора будет сопровождать свита, однако Эдгар явился один. Быть судьей и быть сенатором штата, наверное, одно и то же. Эдгар уселся на стул, одиноко стоявший за обвинительским столом. Этот стул время от времени занимает Джексон Айрес. После вчерашнего заседания Эдгар и Мольто явно избегают друг друга. Пока что все внимание Эдгара, похоже, поглощено преступлением дня. В то время как конвоиры выводят четверку несовершеннолетних преступников из зала, Эдгар осмысливает мой вердикт, и его лицо озабоченно хмурится. Это то же самое выражение лицемерного сочувствия, которое Зора всегда приберегала для своих противников, презрение высшего духа. Эдгар, так ловко и недвусмысленно выразив свое отношение, отводит взгляд в сторону, а я чувствую себя сильно уязвленной.

«Эй ты, не смей отворачиваться! — хочется мне крикнуть ему. — Ведь именно ты науськивал эти меньшинства на систему, подбивал их к восстанию, рассчитывая, что вот так, одним махом, с помощью обычного насилия удастся изменить мир. Глупые и вредоносные грезы. Война, которая началась в 1965 году — война на улицах, за которую выступали и ты, и Зора, — она никогда не кончалась. Ужасное насилие, выражение всепоглощающего недовольства и вечных обид, оказалось тем джинном, или демоном зла, которого уже невозможно загнать назад в бутылку».

«Однако ошибались ли они? — внезапно пронзает меня вопрос. — Эдгар? Моя мать? Готова ли я отказаться от их обязательств?» Миллионы раз я напрягала свой ум, чтобы дать ответ. Я сужу их обоих с огромной тоской в душе. Давным-давно я узнала их самую грязную, самую непостижимую тайну, которая состоит в том, что их страстное желание изменить мир рождается из неумения изменить себя. Однако это эклектицизм, попытка отождествить охотника с ружьем, из которого он стреляет. То, о чем громко кричала моя мать, против чего она всю жизнь боролась — дискриминация цветных американцев, бессовестная эксплуатация наемной рабочей силы, незаконное присвоение себе привилегий, ненасытная алчность и безразличие к бедам и скорбям тех, чьим трудом создается благополучие верхов, — все это действительно заслуживает осуждения, и здесь она не ошиблась, нет. В летописи века наши величайшие достижения те, которые явились ответом на эти проблемы.