Законы стаи

В этот день домой мы возвращались совсем уж поздно. Привычно переоделись в рощице то ли низкорослых деревьев, то ли высоких кустов. Оскар вскинул на плечо мешок с цивильной одеждой, и мы двинулись к дому.

Закат полыхал всеми красками огня и расплавленного золота, черные пики гор почти касались заходящего светила. Мы спешили – скоро стемнеет. На дороге из города кроме нас шло всего несколько человек. Какая-то женщина в годах приветственно кивнула мне:

-- В храме-то уже были?

Ответил ей Оскар:

-- Через три дня идем, почтенная, – и маякнул мне глазами. – Пошли быстрей.

Мы добавили ходу – я знать не знала, кто эта тетенька, может быть, даже одна из соседок, и опасалась ее расспросов.

Мы обогнали еще несколько человек, медленно идущих по дороге, и уже почти на входе в поселок увидели одноногого старика, который горбился под каким-то объемным грузом. На пыльной дороге перед нами была цепочка следов – крупная мужская ступня и кругляшок от палки-костыля, прикрепленной к колену.

-- Ничего себе, какой мужик крепкий! Глянь, какую гору на плечи взгромоздил!

-- Да нет, Мари, это же циновки. Они хоть и объемные, но легкие.

Старик был метрах в десяти перед нами и сворачивал не в Мормышки, а на тропинку, которая вела куда-то выше. Там мы еще с Оскаром ни разу не были.

Первый комок земли вылетел из растущих вдоль дороги кустов и ударил в рулон циновок. Старик перехватил его поудобнее и, как мне показалось, заспешил, а навстречу ему из кустов неслись вопли:

-- Болван, Болван идет!

-- Это я ему в лоб попал!

-- Смотрите, смотрите, щас заплачет!

По шевелению кустов было понятно, что там внутри кто-то пробегал, задевая ветки. Голоса были детские. Очередной комок или камень, похоже, попал ему в лицо, потому что одноногий остановился, уронил сверток циновок и начал суетливо отряхиваться. Даже со спины было видно, что он очень стар – седые колтуны волос лежали на плечах неопрятными тряпками.

Глядя на эту картину, мы с Оскаром застыли на месте, и нас обогнали, направляясь в Мормышки, двое мужчин. Ни один из них не счел нужным вмешаться.

Оскар скинул с плеча мешок, сунул мне широкие лямки, и, вложив два пальца в рот, свистнул так, что у меня заложило в ушах.

-- Сейчас я вас переловлю по одному и пооткручиваю головы!

Он даже не слишком повысил голос, но кусты затряслись как от сильного ветра – мальчишки ломанулись в разные стороны. Мы оба были измотанные и уставшие, но бросать старика на дороге…

Оскар глянул мне в глаза:

-- Проводим?

Я согласно кивнула, вскинула мешок с нашим тряпьем на плечо, и мы пошли по тому самому ответвлению дороги, где стоял старик.

ОСКАР

Дед был грязен просто чудовищно. Пыльные комки, попавшие в лицо, может и не были слишком тяжелыми, но измазали его основательно. Он уже почти проморгался, но, видимо, несколько песчинок все-таки попало в глаза – белки были красные, воспаленные.

-- Почтенный, давайте мы проводим вас до дома.

Старик что-то буркнул весьма нелюбезно и попытался поднять свой груз. Вмешалась Мари:

-- Как вас зовут, почтенный?

-- А то вы не слышали! – сварливо заявил дед. – Болваном меня зовут.

Мари вздохнула и ответила:

-- Меня зовут Мари, а его, – она кивнула в мою сторону. – Оскар.

-- Мне-то какая разница? – в его речи слышалась какая-то легкая неправильность.

Я подхватил тюк с циновками, который был не такой уж и легкий. Старик засуетился и закричал:

-- Отдай! Отдай! Это мое! – он даже попытался толкнуть меня в грудь.

Чувствовал я себя дурак дураком и беспомощно глянул на Мари.

-- Почтенный, мы просто хотим помочь. Оскар донесет ваш груз к вам домой. Но если вы возражаете – мы сейчас же отдадим его вам и пойдем своей дорогой.

Ее спокойный голос как-то утихомирил гнев деда. Заскорузлой рукой он вытер бегущие из глаз слезы и весьма ощутимо заколебался. Потом, с подозрением глядя на меня, буркнул:

-- Вперед иди! – и, видя, что я не слишком понял, раздраженно добавил. – Вперед, вперед, передо мной иди!

Пыльная тропинка забиралась чуть выше в гору, потом вильнула в какую-то ложбину и слегка спустилась вниз. Здесь тоже жили люди, но даже наши с Мари достаточно убогие дома выглядели истинными дворцами по сравнению с местными хижинами.

Собраны жилища были, что называется из говна и палок. Выцветшие разноразмерные доски, насквозь проржавевшие куски листового железа, обломки кирпичей, растрескавшаяся глина стен. На крышах – битая черепица, солома, невнятные ветки.

Таких хижин было десятка полтора. Во дворе возле одной из них неловко копошилась молодая женщина с одной рукой – второй просто не было выше локтя. У другой хижины сидела старуха и вычесывала металлической щеткой какое-то волокно, напоминающее паклю.

Старик проковылял к одной из этих хижин и требовательно сказал:

-- Отдай!

Я скинул циновки, ощущая странную неловкость оттого, что я молод и здоров.

Нас явно не собирались приглашать в дом или как-то благодарить. И женщина, и старуха бросили свои дела и молча смотрели на нас – было полное ощущение, что мы мешаем им заниматься повседневными делами. Старик, неловко раскачиваясь, с трудом заволакивал свои циновки под крышу, и мы просто ушли.