Закопанные

– Да, делает сильным. За всем этим… – он вздохнул, будто размышляя, стоит ли вообще дальше обсуждать эту тему, – кроется глубинный смысл. Сакральный, можно сказать. Ты думаешь, для меня принципиальны эти сезоны? Овощные, кукурузные, грибные… Все это антураж. Это нужно мне для разнообразия. А идея… Идея одна. Все мы – тлен. И все мы грешны. А когда человек признает это искренне, от всей души, идет колоссальный энергетический выброс…

Сава отвернулся. У него не было особого желания слушать философские измышления Дикого, которые, по сути, были обычным оправданием собственных действий, прежде всего для него самого.

Ближайшее будущее – вот что интересовало Саву сейчас больше всего.

Даже не просто интересовало, а беспокоило, и даже пугало, если быть до конца откровенным.

С сочным звуком Дикий воткнул топор в пень, оглядел свои мозолистые, грязные ладони и неожиданно сказал:

– Завтра вечером ты уедешь. Я договорился с одним человеком. Он отвезет тебя на вокзал и посадит на поезд. Деньгами я тебя обеспечу. А паспорт у тебя и так есть, старый.

– Так скоро? – удивился Сава. – А Олеся? А Гена?

Дикий посмотрел на него, как на ребенка, сморозившего явную глупость.

– Вам нельзя ехать вместе. Совсем, что ли, не соображаешь? Когда приедешь, дашь знать. Потом, примерно через неделю, встретишь Олесю.

– Она приедет одна? Дикий, ты что, с дуба рухнул? – изумился Сава. – Она забывает, что пять минут назад было, а ты хочешь ее отправить через всю страну на поезде?! Да еще с Геной?!!

– Я поеду с ней, – терпеливо объяснил егерь. – С ней и с твоим сыном. Поверь, так будет лучше.

– А как же…

– Что?

Сава замялся.

– Ты о теплице? – догадался егерь. – Не волнуйся, я за ближайшую неделю все закончу.

– У тебя во дворе останутся собаки.

– Я оставлю им мяса и воды. Меня не будет всего пять дней – обратно я вернусь на самолете.

Сава посмотрел на свои руки. Они больше не дрожали, и это немного его успокоило. Но все же какое-то шестое чувство настойчиво шептало ему, что план Дикого чрезвычайно опасен и рискован. Малейшая ошибка, и он снова попадет за решетку, откуда уже вряд ли выберется. Вообще. А уж о том, что может произойти с Олесей и Геной, он даже боялся думать.

– Пошли в дом, – сказал Дикий. – Сменим тебе повязку.

– Что ты будешь делать с Носом?

Сава сам удивился вырвавшемуся у него вопросу. Скорее всего, это произошло на рефлекторном уровне.

Дикий окинул его долгим изучающим взором.

– Я тебя удивлю, – сказал он сухо. – Он тоже внизу. Понял? И больше никогда не спрашивай меня о нем.

Произнеся это, егерь поднялся в дом. Оглушенный новостью, Сава машинально двинулся следом.

* * *

Кап.

Кап.

Кап.

Странно, но только сейчас Зажим заметил, что где-то протекала вода.

А собственно, пусть течет.

Какая, на хрен, разница? Здесь, в затхлом подземелье?!

Слушая бесконечно-монотонное шлепанье капель, он вдруг понял, что сам давно хочет пить. Зэк наклонил голову, вытягивая губы трубочкой, пытаясь таким образом дотянуться до воды, которая осталась на дне миски. Она была с металлическим привкусом, на язык липли песчинки, но это была вода, а его обезвоженный организм требовал влаги.

Миски Дикий расставил перед каждым из них перед своим уходом. Не досталось разве что «грибу», крайнему слева от Зажима. Как там его называл этот псих? Груздь.

«И то дело. Дохлым вода не нужна. Груздь созрел», – шевельнулась у него мысль.

Но до того как им дали воды, Ходжа в течение нескольких часов отвечал на вопросы так называемого «грибника».

Сначала это казалось даже занимательным, и некоторое время Зажим с нескрываемым интересом слушал ответы своего сокамерника. Затем вопросы начали повторяться, причем в несколько иной интерпретации. Более того. За некоторые из них в криминальной среде, где варились Ходжа с Зажимом, можно было довольно жестко «спросить». Как минимум интересующийся был бы жестоко избит и даже покалечен.

Спустя пару часов Зажим понял, что начинает сходить с ума. Бьющий в глаза ослепительно-яркий свет вызывал мучительную резь, а голос Ходжи, то и дело срывающийся на визгливую истерику, разрывал барабанные перепонки, чем приводил его в бешенство. Шею ломило, будто на нее взгромоздили тяжеленный хомут, затекшие плечи и руки покалывало мириадами невидимых булавочек. Но хуже всего было ногам – он практически вообще перестал чувствовать все, что было ниже пояса.

К концу «задушевной беседы» Ходжа несколько раз терял сознание, но Дикий не давал ему отключиться, используя попеременно багор или нашатырь. Наконец, полностью обессиленный и опустошенный, с изрезанным лицом, зэк отключился. К тому времени Зажим чувствовал себя раскаленным котлом, у которого беспечные хозяева забыли сбросить давление, и он вот-вот был готов лопнуть, разлетевшись на мелкие кусочки.

Он ненавидел этого чертового шизоида, закопавшего их в ямы, он ненавидел эти прожектора, с равнодушной монотонностью пялившие в них свои ярко-желтые стеклянные глаза, он ненавидел уродскую резиновую шляпу на своем обритом наголо черепе…

«Мокруха еловая, ха-ха!»