Закрытая книга

– Там же толпа?! – усмехнулась я. Сережа глубоко вздохнул и поплелся за мной. Мы перешли на второй этаж, где я с методичностью, открывающей во мне новые, садистские замашки, пересмотрела каждую картину, «зависая» около каждой стенки. Я чертила в голове план двора и прилегающих улиц, отчаянно пытаясь уцепиться за свое ненадежное чувство направления. Иногда мне приходилось подойти к окну, чтобы определить, на какую часть улицы выходит тот или иной уголок, та или иная комната. И каждый раз, подходя к окну, я вздрагивала, боясь, что именно сейчас перед моими глазами появится замощенный старинным камнем двор, отгороженный от улицы высокими коваными воротами. А между вторым и третьим этажом или между третьим и четвертым – я не была уверена наверняка – я увижу большое окно с полукруглым верхом, сквозь которое будет проглядывать узкая кованая лестница.

– Тут-то ты на что смотришь? – возмутился Сережа, когда мы попали в зал с эскизами и какими-то материалами, сувенирами и рассказами о жизни художников, чьи имена не говорили мне ни о чем. Из всей выставки я не запомнила ни одной работы, кроме той, с квадратными лоскутами полей. Я думала о другом, я вспоминала вчерашнюю ночь. Ни одно из окон пока не вело во внутренний дворик, если не считать, конечно, окон на первом этаже. Но оттуда никак было не увидеть нужного мне окна напротив. На четвертом этаже, как и на предыдущих, окна внутренней стены были полностью отгорожены фальш-панелями, и мне так и не удалось найти подхода к окнам. Значит, никакого выдуманного смотрителя и быть не могло? Андре все придумал? Он знал, что окна в музее перекрыты фальш-панелями и к окнам за ними не подойти? Может быть, он не знал, не интересовался этим? Заходил ли он в этот музей, пытаясь понять, будет ли что-то видно отсюда? Хотел он знать, что никто, кроме него, не видит меня на той лестнице, в тот момент?

– Мне просто интересно, – пробормотала я, склоняясь над какими-то статьями под стеклами. Французские слова расплывались передо мной, и мне потребовалось серьезное усилие, чтобы добраться до смысла лежащей передо мной заметки. Какой-то художник по имени Луи создал свою первую коллекцию пейзажей, когда работал проводником на железной дороге. Именно виды из окон поезда легли в основу…

– Не думал, что ты такая любительница картин.

– Я любительница всего, – ответила я, выдохнув с облегчением. Похоже, никто меня в прошлый вечер не видел, и яркий свет в гостиной Андре был нужен только для того, чтобы смутить меня и выбить почву из-под моих обнаженных ног. – Пойдем?

– Нет, правда? – вытаращился Сережа. – Ты готова идти? И ты не хочешь перечитать все вывески на стенах, не желаешь полюбоваться рисунком на обоях?

– Тут нет обоев, – пожала плечами я. – Идем, покормим тебя, а то ты меня слопаешь.

– Подожди, а вдруг тут еще что-то завалялось. Выставка рисунков на полях учебников.

– Отстань, Сережка, – рассмеялась я, возвращаясь к началу экспозиции. Сережа с преувеличенно круглыми глазами таращился вокруг.

– Подожди! Вдруг ты пропустила какую-нибудь открытку? Коллекция каляк-маляк, нарисованных людьми в ожидании ответа оператора.

– Что? – повернулась к нему я. – Что за ерунда?

– Знаешь, когда звонишь куда-нибудь, а там – если хотите связаться с отделом по продажам, нажмите «один». Если вам нужен отдел по закупкам – нажмите «два». Для связи с рекламным отделом – выберите «три». Повторить меню – «четыре». Разбить телефон об голову соседа справа – набирайте «полицию».

– Какая экспрессия! – воскликнула я, щелкнув Сережу по носу.

– Извините, – услышала я вдруг голос пожилой женщины, стоящей в уголке комнаты. – Выход в другую сторону.

– Да, конечно, – кивнула я и перевела фразу Сереже. Мы развернулись, все еще смеясь, и пошли по коридору к другой лестнице. Я совершенно расслабилась, подумывая о том, что тоже не прочь слопать какую-нибудь мудреную французскую штуку, которую еще не пробовала. Шаурму из лягушек. Улиточный бутерброд. Багет с вареньем из цветков цуккини. Я слетела на полпролета лестницы, почти не глядя по сторонам. Маленькое приключение, предпринятое мною в память о вчерашней эскападе. Нечто, что останется жить в моей памяти. Мой французский любовник, играющий не чувствами, но чувственностью.

– Ты идешь, Дашка? – крикнул Сережа снизу, и я нашла себя стоящей около небольшого окошка, размещенного на стене между четвертым и третьим этажом. Улыбка еще не покинула моих губ, но глаза уже отчаянно вглядывались в массивное полукруглое окно в доме напротив – то самое окно. Лестница была видна даже сейчас, когда солнечные лучи согревали пустое нутро старинного двора, идеально чистое окно раскрывало тайны, показывая несколько металлических витков лестницы. Нас могли видеть. Он не шутил. Я не заметила, как у меня подломились колени, от волнения задрожали руки. Как я могла быть такой беспечной, как я могла позволить ему все это?

– Дашка! – Сережа ушел далеко вперед, и его голос долетал до меня приглушенным.