Закрытие темы

– Здесь, здесь, – слышится из-за генераторов, осциллографов и друг на друге громоздящихся частотных измерителей. – Небось, к нам за сахарком пожаловал? Дай-ка ему, Марина, два кусочка.

– Мне восемь.

– Ого, восемь…

– Я, между прочим, «красный угол» получил.

Марина:

– Хорошо работаешь.

Пирогов:

– Это за воздерженскую?

– Нас три автора: Воздерженцев, Артамонов и я.

Марина:

– Хорошо работаете.

Пирогов:

– А мы тут про вашего Воздерженцева говорили.

Марина:

– Очень подозрительная фамилия.

Пирогов:

– Если предок воздерживался, кто же, интересно, род продолжил?

Марина:

– Тёмная история.

Пирогов:

– Тёмная.

Касаев:

– Ну, я пошёл.

Ему вдогонку:

– Стой! Ты правда женился?

(Двигаемся, двигаемся, наша очередь.)

Но он уже набирает код в лабораторию правых. Анна Тимуровна скороговоркой:

– Театр – это прекрасно.

– Прекрасно, Анна Тимуровна.

– Актриса?

– Нет, реквизитор.

– Ох, тихомиришь, Касаев…

Двое покупают шляпу – чёрную, широкополую, одну на двоих. Ему чуть мала, ей в самый раз. У тебя что, голова больше? Выходит, что больше. Нет, погляди.

Ему идёт. Он похож (говорит она) на Чеширского кота. На Чеширского кота в сапогах и шляпе. А ей-то как идёт!.. А как? Очень идёт. Правда?

– Простите, это мужская или женская?

– Без разницы.

– Я же тебе говорила.

На улице:

– Я по чётным, ты по нечётным.

– Нет, до перекрёстка – ты, а я дальше.

Но тут налетает ветер.

Ах!

Тарарах, чебурах, шахиншах.

О себе два слова. Я автор. Подробности – потом. Конечно, авторской бесцеремонностью сегодня удивить никого нельзя; если это приём, то не я придумал. Но я – автор, и есть причина напомнить о себе именно в этом месте. Иначе потом запутаемся.

2

Приветственный возглас начальника – откуда-то сверху и сбоку:

– Салют, коллега! Что читаем? (Встреча в библиотеке.)

– Да вот, читаем помаленьку…

– «Карамзин и поэты его поры». Кто такие?

– Милонов, Грамматин…

– Грамматин? Почему не знаю?

– Он жил в Костроме.

– Это хорошо, если в Костроме. Ты не забыл, что у нас конференция?

– У меня же доклад…

– А тезисы?

– Завтра к обеду.

– Это хорошо, если к обеду.

Виктор Тимофеевич Воздерженцев вышел из читального зала.

Что сказать о Касаеве? Рефлексивен и склонен к самовыражению. Книжки читает. Про таких говорят: многодумный. Человек пытливого ума и широких взглядов. Говорят: увлекающийся, сомневающийся, легковоспламеняющийся, самозагружающийся, т. е. ищет для себя проблемы, нормальный, говорят (в смысле «того»), хотя и «не от мира сего» тоже подходит. Если бы многочисленные гармоники его души (как-никак всё-таки радио техник) вошли в резонанс, он стал бы гармонически развитой личностью. Но резонанс – непростое явление.

Вот уже год с Касаевым происходило что-то неладное: он читал действительно всё подряд, будь то газеты за любое число или объявления на водосточных трубах. В целом же он оставался взыскательным читателем, – после работы шёл в Публичную библиотеку и брал заказанные накануне книги, благо Оля домой возвращается поздно. С равным успехом он мог заказать на завтра воспоминания Аполлона Григорьева, «Астрономический вестник» за прошлый год или труды всероссийского съезда спиритуалистов (1907). Он сам подтрунивал над собственной всеядностью. А что делать? Наверное, не начитался в детстве. И вот в одном медицинском справочнике он находит описание симптома запойного чтения – это когда чтение ребёнка, одностороннее и непродуктивное, обнаруживающее «аутистические тенденции», обретает «характер сверхценного образования». Николай Николаевич усмехнулся и отметил не без самоиронии, что давно вышел из «препубертатного возраста».

Огорчало одно: всё забывалось. Всё прочитанное легко забывалось, а крючковатые нотабене, рассыпаемые по блокноту щедрой касаевской рукой, напоминали ему самому не столько о важности цитируемых мест, сколько о бессистемности извлечений.

Всё же нечто такое, что придавало его интересам некоторое направление, безусловно существовало. И даже облагораживало своеобразным, что ли, пафосом принципиальный дилетантизм Касаева. Внимание к третьестепенному – вот что. Тем более, когда третьестепенное, незначительное и, казалось бы, не стоящее никакого внимания, вдруг в силу обстоятельств представляется с такой двусмысленной выразительностью, что появляется повод задуматься о куда более важном. Не знаки вечного, а знаки преходящего волновали Касаева. Шумовой фон истории… Это у себя на работе они выделяли сигнал из смеси сигнала и шума. Вечером в читальных залах Публичной библиотеки он решал те же задачи обнаружения и фильтрации. Судьбы тех людей прошлого, о которых неизвестно почти ничего, интересовали Касаева, – известно только, что были они, случились, мелькнули.

Например, экзальтированный студент, тот самый, что лишился чувств от восторга, когда Достоевский прочитал свою знаменитую речь о Пушкине, чему он потом рукоплескал – после тридцати, сорока, пятидесяти? На каком таком поприще он отличился? Не умер ли от чахотки, так и не завершив курса? Или, наоборот, поправился, удачно женился, растолстел, стал мух лупить и наливку пить и ни о каком «всечеловеке» больше не думал?