Закрытие темы

Оставим же Олега Юрьевича в покое и весь этот взбрыкивающий психологизм, тоску по предприимчивости, и всё такое – выеденного яйца всё это не стоит по сравнению с громом небесным и крушащей стихией. Что было, то было, но всё прошло. Что сегодня вспомнит герой по прошествии времени? Про икру-то, про ту, поди, всё забыл. А как тогда в канун встречи к окну подошёл, проснувшись, и всколыхнулось пространство…

И казалось ему, что мог он понять, но не знал что – не готов был к озарению.

А гроза в самом деле грозная – свирепая была, буйная, яростная. Поломало деревья. Были жертвы тогда: двух человек убило напротив Публички (и читатели книг и журналов потом рассуждали, почему не послужил громоотводом памятник императрице…). А ещё в «новостях» сказали, что случилось на Невском проспекте: проникла в магазин «Охота и рыболовство» шаровая молния и попала в металлический аппарат кассы. Только тут нам след и себя укорить, – что-то с памятью нашей тоже стало: то же днём было, а не ночью. В другой раз. Перепутали малость. Ну, ладно.

Известной доли надуманности не избежит ни одно правдивое повествование.

Встреча так состоялась.

Он у эскалатора ждал, а они, удачно приземлившиеся, ехали, ехали, ехали – сначала японцы, потом спортсмены, а дальше просто дальневосточные жители. Вглядывается Олег Юрьевич в их лица – ищет, ждёт, готовится – и вдруг – о Господи! – сердце как в пропасть – знакомое! Как он увидел Александра, так и потемнело в глазах. И онемели члены его. А тот себе едет на эскалаторе – в одной руке сумка, другой – знак подаёт.

Было время опомниться.

– Санька, ёлки зелёные… Ты, Санька… Александр… А… А… Александр, даёшь…

Александр ему руку протягивает.

– Здорово, батя. Ты что? (А сам баском, баском, вот, мол, взрослый какой…)

– Да откуда же ты?

– Из Владивостока.

– Это я понимаю, из Владивостока… Вы же в Хабаровске живёте…

– Какой «в Хабаровске»! Ты что, «в Хабаровске»… Мы уже год во Владивостоке. Я тебе писал, ты что?… когда полковника дали…

«А ведь верно, писал», – вспомнил с тоскою Олег Юрьевич (и как сам на каникулы звал в гости приехать, также вспомнил).

– Скоро мамка твоя… так дело пойдёт… генеральшей станет…

– Не. Не станет.

– Возмужал, вырос…

– А ты-то чего худеешь? Работа изводит? Ты держись, батя. Ты чего? Ты как будто не меня встречаешь?

Олег Юрьевич уже совсем очухался.

– Тебя, тебя, – произнёс он уверенно, – кого же как не тебя?… Тебя, конечно.

Он посмотрел на канистру.

– Тебя!

Обнялись.

1988

За столом

– Друзья, оставим этот спор, – неожиданно воскликнула Евдокия Антоновна, столь неожиданно и столь громко, что гости как-то сразу приумолкли. – Конечно! Конечно же, кому как не нам, бабушкам, заботиться о наших внуках?! И знаете, кем я вижу мою любимую Верочку?

– Кем-кем? – спросили Захаровы, супруг и супруга.

– Путаной.

– Кем-кем? – вытянул шею Аскольд Филиппыч.

– Путаной. Путаной, друзья, и только путаной. Вы, кажется, удивлены.

Гости молчали.

– Путаной. Пусть хоть она поживёт по-человечески.

Похоже, Евдокия Антоновна была довольна произведённым эффектом. Все мы переглядывались.

– То ли вы, Евдокия Антоновна, – вкрадчиво заговорил инженер Ясинский, – употребляете слово?… Путана, извините, это в некотором роде…

– Я прекрасно знаю, что такое путана…

– В некотором роде… по мужской части… – Ясинский, сконфузясь, замолк.

– Ну? – спросила насмешливо Евдокия Антоновна. – Продолжайте.

– В некотором роде шлюха, пардон.

– Фу-фу. Зачем же так грубо…

– Проститутка, если угодно.

– Что вы говорите? – как бы изумляясь, округлила глаза Евдокия Антоновна. – А известно ли вам, – в голосе её зазвучал металл, – известно ли вам, господа, что проституция – древнейшая из профессий?

Посрамлённые мы не знали, что и ответить.

– Это только в нашем тоталитарном государстве можно было до такой степени извратить всё, что мы извратили. У нас всё перевёрнуто с ног на голову. Что я знала о сексе? Стыдно сказать – ничего. А у них всё по-другому. Я о красивом говорю. Сервис на дому и в офисе. Об искусстве. Я не про Московский вокзал. Я – о красоте, о форме и о содержании. Это наука. Наука любви. Мы же рабы предрассудков, условностей. Ханжи! Отвратительная ложь сопутствовала нам на протяжении всей нашей тысячелетней истории. Нас обманывали, а мы верили. Мы поклонялись идолам коммунизма. Нация рабов. Так нам и надо.

– Евдокия Антоновна, – мягко произнёс Аскольд Филиппыч, – мне кажется, вы сильно, очень сильно преувеличиваете…

– Ax, бросьте, Аскольд Филиппыч, эта ли дорога ведёт к храму? Почитайте, почитайте, что пишут, сейчас многое издаётся. Весь цивилизованный мир живёт по законам.

– По каким законам, Евдокия Антоновна? По каким законам?

– А вот по каким, по таким, что и нам пора посмотреть правде в глаза. Молодое поколение выбирает свободу.

– В известном смысле, конечно, свободу, но с другой стороны…

– Боже! Дожила до старости лет, внуков нянчу, а что я видела в этой жизни? Не поверите, мои дорогие, у меня даже любовников не было. Ни одного! Так и жила с моим Василием Петровичем, слава ему небесная.