Закрытие темы

Напрасно тянутся к нам самовлюблённые нимфоманы, искатели лёгкой славы, корыстолюбцы. Наши желудки для них надёжно закрыты.

Есть мы будем идейных друзей. И только.

Мы не принимаем жертв. Но мы ценим жертвенность как одержимость. Мы ценим жертвенность как страсть, как высшее проявление преданности идее, как безотчётный порыв, навсегда утоляющий нестерпимую тоску по, казалось бы, недостигаемой близости родственных душ (но нет, достигаемой!), как предельное выражение полноты бытия, понятой любящим сердцем, потому что только любовь (а не злоба, не ненависть), только любовь вдохновляет чуткого антропофага и только на любовь, на голос любви отвечает он возбуждением аппетита.

4. Мы ждём понимания

Мы реалисты. Мы отдаём себе отчёт в живучести предубеждений.

Но прозрение неизбежно. Близок день, когда слово «людоед» перестанет шокировать. Антропофаг сойдёт в ваш дом желанным гостем. Он будет наставником ваших детей. Он будет вашим советчиком и утешителем.

Газетные интервью с людоедами станут обычным явлением – таким же, как ныне беседы с писателями, биржевиками, гомосексуалистами, депутатами парламента, их жёнами.

Мы не претендуем на всё экранное время, но кто же выключит телевизор, когда на экране появится людоед?

Мы будем любить друг друга. Мы будем жить друг для друга.

5. Вопросы практики

Серьёзная угроза гуманистической антропофагии видится нам со стороны эпигонов. Мы не хотим профанации. Вульгаризаторы учения должны быть решительно осуждены.

Чистоту взгляда, незыблемость принципов, культуру приёмов мы лишь тогда сохраним, когда сумеем создать творческую дееспособную организацию. Мы не скрываем: наше движение – элитарное.

Право быть антропофагом в законодательном порядке следует закрепить только за членами творческого союза. Только выдержавший экзамен на человеколюбие и интеллигентность может приступить к практической работе.

Сеть службы знакомств и местных клубов обеспечит нам прилив новых творческих сил.

Замечательно время, в которое мы живём!

Как прекрасен окружающий мир!

Как хочется жить, любить и работать!

Антропофаг! Если ты действительно человеколюбец, посмотри внимательно на людей, улыбнись им, вдохни полной грудью!

1992

Хомут

Пастораль

С хомутом Борис Васильевич опростоволосился – зря купил. Вместо пятого четвёртый, а ведь знал, знал, не тот размер, мал будет. Ан нет, купил-таки по наущению жены своей Елизаветы Петровны хомут, она одна во всём виновата.

Елизавета Петровна тогда, как вошли в магазин, первым делом – в посудный отдел, и чуть было чайник не приобрела заварной в собственность – элегантный такой, кобальтовый, с тремя такими золотниками на боку, такой в Ленинграде не купишь, – да уж лучше б она чайник этот купила, чем тот не тот хомут. Но, поставив на место чайник, стала обходить Елизавета Петровна стеллажи с хозтоварами; мухобойку, замок, мышеловку, ковёр, пылесос, бельевые зажимки, будильник – всё ей надо руками потрогать.

Борис Васильевич стоял, задумчивый, против злополучного хомута, к стене прислонённого, – всё смотрел, прикидывал, подойдёт или мал будет. В рюкзаке у него старые клешни лежали, так сказать, деревянное основание хомутовое, образец, – взял с собой для примерки. Елизавета Петровна подошла:

– Погляди, Боря, какой хомут. Покупай.

– Сам вижу, – буркнул Борис Васильевич.

Достав из рюкзака деревяху, пошёл к продавцу.

– Я правильно обращаюсь, Григорий Иваныч, да?

– Иваныч, – сказал продавец.

– Раз Иваныч, то вот что. Из Дубков я приехал, с женой. Привет привёз.

– Кому?

– Да вот Григорию Иванычу.

– Ну, спасибо, – обрадовался продавец, – небось, от Филимоновны привет?

– Так точно.

– Как она, Филимоновна? Пухнут ноги?

– Ничего, за малиной ходила.

– Смотри-ка, Филимоновна!..

– А так ничего…

– Да.

– А как же?

– Да.

– Она молодцом… Передай, говорит, привет Григорию Иванычу…

– Да.

– Ну вот.

– А Петруха-то умер…

Вздохнул Борис Васильевич:

– Умер Петруха. Завтра сороковины будут.

Елизавета Петровна подошла:

– Боря, давай шланг купим.

Борис Васильевич даже не посмотрел в её сторону.

– Тут казус какой. Он лошадь хотел, а денег не было.

Григорий Иванович:

– Да, – сказал.

– Я тысячу дал ему в долг до осени… Сколько было… Он лошадь купил, а сам умер.

– Вот ведь, Петруха.

– Филимоновне лошадь, сам понимаешь, а попробуй, продай, сразу и не продашь. И я без денег. Так что ничего не поделаешь. Родственники при ехали хоронить, говорят потом, бери, чтобы я себе её брал, им не надо, ты деньги, говорят, заплатил, твоя лошадь, вот, бери, значит, себе…

– И что – взял?

– А что делать? Взял.

– Герой, – похвалил Григорий Иванович. – Вот это герой, это я понимаю… Подожди только… Когда ж ты в Дубки-то приехал?

– В прошлом году дом купили.

– У кого?

– У Тимофея Игнатыча.

– Чеснокова? Он же дачникам продал…

– А я и есть дачник.

– Да-а-ачник, – пропел почти Григорий Иванович.