Закрытый клуб

Инсценированные процессы изначально сводятся к ничьей: ты играешь с заранее известными фактами. Наши свидетели заявляли, что Арнольд — придурок. Свидетели защиты утверждали, что он святой. Наш эксперт-свидетель, ординатор психиатрического отделения университетской больницы, подтвердил, что для объяснения данного убийства не нужен никакой осколок в голове. Бывают моменты, когда взрывается самый тишайший и милейший человек. Причем худшего следует ожидать как раз от тишайших и милейших.

Но когда в свидетельское кресло уселась эксперт защиты, у меня остановилось сердце. Я узнал ее в ту же секунду, несмотря на строгий костюм и аккуратный конский хвост. Новыми для меня стали очки — интеллигентные, с узкими линзами в тонкой медной оправе. Она была умело подкрашена, и запах ее духов заставил меня вспомнить о промозглой ночи, разорвавшемся пакете, раскатившихся апельсинах, признании при луне и милом, добром лице, залитом слезами.

Звали ее, как оказалось, Сара Кейси.

Ее квалификацию признавали безупречной. Наш псевдоэксперт был авторитетным специалистом по расстройствам личности. Их — талантливым нейрохирургом, способным водить экскурсии по мозгу: разрежьте здесь, и получите ярость; ткните сюда, и получите потерю контроля над собой. Она была терпеливой и четкой, скромной, но уверенной. Она улыбалась и шутила. Она рассказала нам о солдатах с повреждениями мозга, возвращавшихся домой совершенно другими людьми, будто одержимыми. Она даже научно назвала это явление — травматическое повреждение мозга, ТПМ, а ведь стоит дать чему-то научное определение, как оно становится реальным. К концу ее выступления казалось очевидным, что только травма заставила Арнольда действовать вопреки побуждениям ума и сердца.

Не думаю, что она узнала меня, пока судья не спросил, готов ли штат к перекрестному допросу.

— Допрашивать будешь ты, — шепнул я Дафне.

— Что?!

— Я с ней знаком, — сказал я.

— Ты работал над этой частью. Ты подготовлен. Начинай.

— Я с ней знаком!

— А мне все равно!

— Готов ли штат начать допрос? — раздраженно повторил судья.

Встав, я ответил:

— Да, ваша честь.

Сара поглядела на меня. Ее лицо выражало озадаченность («Где я его видела?»), сменившуюся узнаванием, затем она сразу вспомнила наш разговор, и в глазах плеснулся острый, мучительный страх.

— Доктор Кейси, — начал я неожиданно высоким голосом. — Вы знали подсудимого до происшествия?

— Нет, — тихо ответила она.

— Вы говорили с людьми, которые знали его до происшествия?

— Нет.

— Значит, вы не можете с полной уверенностью утверждать, что личность подсудимого совершенно изменилась?

— Нет, не могу.

Мне следовало сразу перейти к следующему вопросу, но я замялся, и свидетельница продолжила:

— Но утверждаю со всей уверенностью, как специалист, что такая травма мозга, как у мистера Рейда, ассоциируется с изменением личности.

Мысленно чертыхнувшись, я приказал себе сосредоточиться.

— Ассоциируется. Понятно. Но наверняка вы не можете утверждать?

— Нет.

Хорошо. Теперь вперед.

— А возможно ли, получив травму мозга, не измениться как личность?

— Конечно.

— Возможно ли притвориться личностно изменившимся после травмы мозга?

— Протест!

— Перефразирую, ваша честь. Если кто-то утверждает, что изменился как личность, есть ли способ это проверить?

— В данном случае — нет. — «Дальше… Не теряй темпа… Что дальше?» — Но, — продолжала она, — если человек перенес повреждение мозга и у него произошли личностные изменения, можно задать вопрос, связаны ли эти два явления. В данном случае — связаны.

Черт!

— Понятно, — протянул я, делая вид, будто только что выиграл очко. Притвориться не получилось. Я ничего не выиграл. Я лажал, я проигрывал! — Почему вы пришли сюда сегодня? — спросил я. Не иначе на меня нашло помрачение. Во-первых, вопрос получился открытым, то есть я давал возможность свидетелю противной стороны произнести целую речь. Но это еще не все. Вопрос был безумным, потому что я спрашивал не для пользы дела, которое вел. Я спрашивал для себя.

Сара Кейси встретилась со мной понимающим взглядом.

— Честно говоря, — сказала она, — меня заинтересовало объявление. Я все время провожу в клинике, а процесс показался мне хорошим шансом выбраться на часок и побыть в иной роли.

И тогда я прочел это в ее глазах. Глубоко в душе Сары жила жажда разоблачения. Сознательно или нет, страдающая от чувства вины часть мозга привела Сару Кейси сюда. Она решила пойти на риск и совершить профессиональное самоубийство. Фрейд называл это инстинктом смерти. Эдгар По говорил, что это «бес под руку подталкивает». Теперь я знал ответ на вопрос, который задал ей в ту ночь. Сара Кейси не могла жить ни во лжи, ни без нее, поэтому и представила себя на суд. И в долю секунды я понял, как выиграть процесс, если дам волю своим низменным инстинктам.

— Понятно, — сказал я, на этот раз даже не притворяясь, что все вдет в соответствии с моим тайным планом.

И осознал, что голова совершенно пуста.

Я стоял перед молчащей аудиторией. Люди на местах начали двигаться. Я боялся поднять глаза на Бернини. Где-то кто-то кашлянул — раз, другой.

Я отчего-то тянул.