Закулисье Февраля. Масоны, заговорщики, революционеры

«В те времена… считалось признаком хорошего тона в более или менее радикальных и либеральных кругах давать деньги на революционные партии… Достаточно сказать, что С.Т. Морозов, крупный московский фабрикант, регулярно вносил в распоряжение нашего Центрального комитета по тогдашним временам довольно крупные суммы и последний взнос был мною лично получен от С.Т. за два дня до его трагической смерти.

Он застрелился в Каннах. Я заехал к С.Т. в Виши, возвращаясь с лондонского III съезда в 1905 году, застал его в очень подавленном состоянии в момент отъезда на Ривьеру, а через два дня, возвращаясь нелегально из Берна в Россию, в поезде прочел известие о его самоубийстве.

С.Т. Морозов оставил после своей смерти страховой полис, большая часть суммы которого душеприказчиками С.Т., по его указаниям, сделанным задолго до смерти, была передана также в распоряжение нашего ЦК».

Красин Л.Б. Дела давно минувших дней. М. – Л., 1931. С. 85, 86.

Из воспоминаний Дмитрия Адамовича Олсуфьева, члена Государственного Совета от Саратовской губернии, одного из основателей партии октябристов

«Москвичам того времени (1905 г.) памятно, что когда хоронили в Москве прах Морозова, перевезенный с Ривьеры, по Москве ходила легенда, о ней писалось даже в “Нов[ом] Времени”, что хоронят пустой гроб, а что сам Морозов, объявив себя покойником, скрылся в Америку от преследований революционеров. То была, конечно, легенда; ибо от прямых свидетелей очевидцев смерти Саввы Тимофеевича знаю, что он действительно застрелился на Ривьере, как о том тогда же сообщали газеты, а недавно подтвердил и Красин…

С.Т. Морозов был обложен, как о том повествует сам Горький, по две тыс[ячи] рублей в месяц. Такой ежегодный взнос по 24 тысячи на революцию составлял, примерно, 20 % личного бюджета Морозова, потому что главный и огромный доход с их фабрики поступал не ему, а его матери… Кроме того, Морозов завещал и свой страховой полис тем же революционерам; на эту подробность, сообщаемую Горьким, обращаю особенное внимание, потому что она-то, по-видимому, и сыграла решающую роль в гибели Морозова от самого наглаго шантажа террористов…

В самом начале девятисотых годов у Тихомирова (Л.А., амнистированного в 1888 г. одного из лидеров народовольцев. – К.П.) созрело нечто в роде муссолиниевской мысли, чтобы правительство само стало во главе рабочего движения, содействуя удовлетворению всех справедливых экономических пожеланий рабочих, и тем самым, отвлекло их от революции. Тихомиров представил свой проект вел[икому] кн[язю] Сергею Александровичу, который его одобрил и со своей стороны дал проекту дальнейший ход в Петербург, где он тоже получил одобрение.

Тогдашний начальник охранного отделения в Москве Зубатов, “сыщик”, как выражался про него Витте, был тоже бывшим революционером. И вот московская полиция взялась за исполнение плана Тихомирова. Но во что полиция его обратила! На фабриках велась агитационная работа ее агентов; начались забастовки и беспорядки. Фабричные инспектора пришли в ужас и засыпали министра финансов своими жалобами. Витте отсылал все жалобы министру внутренних дел Плеве; а тот оставлял их без ответа. Создалось невозможное положение, которое, к счастью, было скоро прекращено по распоряжению сверху…

Легко представить себе возмущение и растерянность московских фабрикантов от деяний московской тайной полиции. Итак, многие причины влияли тогда на московское купечество, толкая его в открытую оппозицию, и все они совпадали с эпохой генерал-губернаторства вел[икого] кн[язя] Сергея Александровича. Вот объяснение того “парадокса”, не раз слышанного мною от москвичей, что ошибки вел[икого] князя много содействовали революционизированию Москвы…

Познакомился я с Саввой Морозовым в 1881 году: мы оба были на первом курсе московского университета по естественному факультету. Вспоминаю Савву Тимофеевича плотным, невысокого роста, живым, добродушным молодым человеком. Мы скоро сошлись и подружились.

Впоследствии, когда Морозов женился, я бывал часто в его семье. Памятен мне и отец Саввы, Тимофей Саввич, у которого во времена студенчества я был однажды на фабрике в Орехове-Зуеве… Тимофей Саввич… сохранял еще и внешнее обличие купца старой формации, в стиле Островского. В длиннополом сюртуке, величавый, видный старик с седою бородою. Чувствовалась старорусская степенность. Было в нем что-то повелительное и даже сановитое, и это что-то мне, молодому, внушало некоторую робость… Старик, видимо, любил поговорить перед молодежью; а мы почтительно слушали. Вспоминаются мне его “консервативные”, тогда для меня непривычные речи: он восхищался императором Николаем I, и, в особенности, его министром финансов – гениальным, как выражался Морозов, графом Канкриным.