Залежь

— Нау-ум Сергеевич. Надо соблюдать демократию.

— Я соблюдаю, но Шатрова из колхоза не отпущу. Он кузнец. И один!

— Да я вам, дядя Наум, и смену подготовлю, и накую на пять лет вперед, вы только скажите, чего сколько надо наковать.

— Пиши, пиши его, Ромашкин, — захохотал Кизеров. — Ишь, понимаете ли, удельный князек какой выискался ваш председатель.

— Ваньку я не-е от-дам. До ЦК дойду.

— А не слишком ты разошелся, Наум Сергеевич? Записывайтесь, товарищи. Кто еще желает?

Настя подняла руку.

Беседа сына с отцом началась и закончилась еще по дороге домой.

— Ты что ж, сынок? Выкормили, вырастили тебя родители и не нужны стали? — повел издалека Наум.

— Поехали все вместе.

— И я?

— Ну едут же целыми семьями.

— Ой, Костя, Костя… Да оторви ты сейчас силой меня от этой земли — руки мои все равно по локоть в ней останутся. Как ты этого не поймешь.

— Но ты же лучше меня знаешь, отец, что вокруг Лежачего Камня с бескозырку вот нет клочка, чтобы распахать, а там ее — море. Целое море.

— Море, море. Моряк. Н-не поедешь.

— Хорошо, не поеду. Не поеду, если ты скажешь, что дед Сергей, твой отец, сам послал тебя в тридцатом году в Лежачий Камень.

— Этого не скажу, сынок. То совсем другие времена были.

— Правильно, папка, у всякого свое время, а это — наше с тобой. И, пожалуйста, не держи меня.

— Ох, Коська, Коська… Не мог ты в мать уродиться.

И лампочки на столбах не качались, и сын с отцом шли рядом, а тени их то далеко отставали, то путались под ногами.

8

Наум Широкоступов до обкома партии дошел-таки, и всех записавшихся оставили до конца уборочной. Все постепенно улеглось, утихло, кое-кто вычислил, что он здесь нужнее, и если бы не Шурка Балабанова, Лежачий Камень, наверно, и думать забыл бы и про целину, и про залежь, которые надо поднимать и осваивать и заставлять хлеб родить. Первым на целину глубокой осенью уж уехал Семен Галаганов со всем своим танковым экипажем, но инициатива, все понимали, была Шуркина.

— О-о, это такая ли птица, что только фыр-р-р — и полетела, — долго еще потом судили-рядили о ней.

— Да, коли Шурочка затеет что — хоть камни с неба вались. Мурцовки хлебнет с ней Семен.

— Ай, бросьте вы! Дай-ка, так она еще в люди выведет его.

Но первое время после свадьбы каялась Анна Галаганиха, что погорячилась она тогда у колодца.

— Около святых черти водятся, сынок, — сожгла тогда Анна все мосты и свои и сыновы и заслала сватов.

Заслала, а потом и жалела:

— Ой, отец-отец. Охомутали мы, знать, Сеньку и супонь затянули.

— Да ну, ёшкина мать! — возражал ей и себе Григорий. — Сенька наш с Германией справился, с Японией, а то с какой-то Шуркой Балабановой не совладает. Да из них такая ли еще пара выйдет!

— Не-е-ет, старик, не получится, я гляжу, из этой Шурочки ни жены, ни хозяйки, ни снохи, ни матери.

— А никто ему не виноват. Знал, кого брал.

Семен знал, кого брал, да и люди тоже считали, что знали.

— Ну, как, подруженька? — спрашивали у нее бабенки побойчее при Семене прямо. — Замужем-то слаще?

— Чаще! — укорачивала длинные языки Шурка. А то и вовсе отрубала. Она это умела.

По-прежнему и у Шурки не лежала душа к свекровке, к ее дому, порядкам и рачительности. Галаганиха ворчала на невестку, когда она полный чугун наливала воды греть и неполный. Неполный — края обгорают и крошатся, полный — вода через край, подина трескается и выкрашивается потом. Но когда они с Сеней своим докупили еще машину лесу, срубили на отшибе не малуху — настоящий пятистенник под шифером, с наличниками, ставнями, сенями, с кладовкой и крыльцом и зажили сами по себе, обнаружилась в Шурке Балабановой женщина хоть куда: хоть хлеб жать, хоть детей рожать.

Особенно детей рожать. Хлеб жать научилась она на восьмом году замужества, а это сразу. Тютелька в тютельку через девять месяцев после свадьбы принесла она Вовочку, через год — Толечку, еще через полтора — сдвоила Витеньку с Митенькой и за три года в рассрочку — Коленьку с Женечкой.

— Опять Галаганов!! — закричал на весь родильный дом и Лежачий Камень Семен, узнав, кто родился.

Шурка Балабанова так и осталась по паспорту Балабановой, Семен спорить не стал, но когда ехали они из сельского Совета в дом жениха, не утерпел, шепнул Семен на ухо невесте:

— А детей на чью фамилию писать будем?

— Сын — на твою, дочь — на мою, — быстро решила Шурка.

И не один раз каялась впоследствии.

— Ну, спасибо, мать, — от души благодарил жену Галаганов. — Полный экипаж КВ народила ты мне танкистов.

В чем, в чем, а в танках Шурка не разбиралась совершенно и только усмехнулась наугад, да наугад ли? Танкистов к тому времени, как заговорили о целине, было уже шестеро, и все шестеро умещались поперек двухспальной железной койки.

Рожала Шурка исправно, грех жаловаться, но это нисколько не мешало ей давать женские консультации подругам, как спать с мужиком, чтобы не забеременеть. Посоветует и захохочет, голову запрокинув, аж коса до подколенок отвиснет. И чем дольше жила Шурка замужем, тем чаще смеялась.