Залежь

Об их визите к казахам и нелепой шутке с фотографированием, несмотря на клятвенный обет всей троицы святой молчать, как земля, знала каждая доска в штабелях, не только люди. И разболтал об этом каждый из троих помаленьку. По секрету, по знакомству, по-дружески. Об истории этой начали уже забывать, но, увидев групповой снимок в газете, автором которого значился Александр Балабанов, каждый считал своим долгом высказаться по его адресу объективно. Тут все было: и сатира и юмор.

В бригаде строителей газету у Васи совершенно неожиданно реквизировал Женя Тамарзин. Свернул — и в карман. Женя ленинградец, десятилетку окончил, из интеллигентной семьи. Отец — архитектор, мать якобы тоже архитектор, и сынок этим же бредил, спал и во сне видел дворцы и каждую свободную минутку если не расчеты делал, то чертил. Серьезный парнишка. Он и газету спрятал — хоть бы тебе улыбнулся.

— Э! Зодчичий сын! Ну-ка отдай! Я, может, первый и последний раз в газетку попал. Слышишь? Я, может, выстригу да мамке пошлю. Добром прошу: отдай. Кому говорят?

— Вы не волнуйтесь, Вася. Никуда она не денется.

Вася отступился, Тамарзину все верили.

А Женя до обеденного перерыва соорудил витринку из двух стекол, двух реек, двух вертушек и двух столбиков. Витрину вкопали около тропы в столовую, тропу эту звали дорогой жизни, и в обед мимо газеты никто не прошел.

Сашка Балабанов выпросился в тот день рабочим по кухне, армейская дисциплина в нем еще не выветрилась, наряд есть наряд, и недавний артиллерист ни на шаг не отлучился не столько от котла, сколько от поварихи, а потому и не подозревал даже, какой бочонок катится сюда.

Женя Тамарзин постоял сзади собравшихся около газеты, послушал мнения и выводы — и в столовую.

— На первый черпачок пожаловал, архитектор? Давай, ты его сегодня заработал.

Сашка вытер о фартук руки, взял из стопки алюминиевую миску, взял ополовник, откинул крышку котла с борщом, из котла дохнул пар, защекотал ноздри. Женя отнес миску на стол, возвратился за ложкой.

— У меня к тебе личная просьба, Саша.

— Слушаю.

— Сфотографироваться надо. На память о первых днях.

— Так мы еще аппарат не купили.

— А зачем тебе аппарат? Самоварной трубой. Нивелиром, конечно, лучше бы, да мне ведь не на витрину. И не для газеты.

— Да ладно уж. Вспомнил. — И вдруг спохватился: а не его ли там склоняют, собрались? — Для какой газеты?

— А вон, посмотри сходи, снимок твой помещен. Неплохо, неплохо выполнен. Можешь. Почти шедевр. Нивелиром! А если бы стереотрубой? Могу представить себе. Саш! У меня ж бинокль…

Последнее Сашка не дослушал.

Было смеху.

Всего было. И смеху общего, и слез украдкой. Сашка Балабанов не плакал, из Сашки слезу прессом не выдавишь, но от витрины он уже не вернулся и с обеда ушел с Евлантием Антоновичем на разбивку полей. Нужда гвозди гнет. Нужда гвозди гнет, нужда их и правит.

Это теперь, спустя много лет, земля на полях кажется легкой и мягкой как пух. Кажется. Чем была она, забывается постепенно.

Садовод-любитель четыре сотки участочек возьмет где-нибудь в коллективном саду «Дружба» на пригородном пустыре, и то наковыряется досыта, прежде чем ягодку-земляничку скушает.

— Ну и гру-у-унт…

Не земля, а грунт — будет говорить садовод-любитель соседу, вытирая пот и качая головой, потому что слово это само по себе тверже, хотя грунт — тоже земля, только по-немецки. Но пригородные пустыри уже после войны пустырями стали. В войну они были картофельными полями, усадьбами, огородами. А целинная земля с сотворения мира не знала ни мотыги, ни лопаты, ни сохи, ни плуга. И не четыре сотки — сорок четыре миллиона гектаров подняли ее. Как раз половина того, сколько весь российский мужик пахал до революции.

Краевы, Иван да Марья, можно сказать, пешком пришли на целину. Всего ничего и подвез их Вася Тятин до «Антея».

И после того как все уладилось, утряслось с удостоверением личности, разрешил им Белопашинцев соорудить отдельную времянку.

— Так и передай завхозу, если спросит, кто разрешил — я разрешил. Понял, Иван Филимонович?

— Это мы поняли с Машей, Анатолий Карпович. Теперь: как с машинешкой нам? Утварь перевезти. Оно и добра там немного: топор, корыто да коромысло, а без этого не дом.

— Хорошо, хорошо. Сегодня, конечно, не обещаю, а завтра-послезавтра выкроим вам четыре колеса. Стройтесь пока.

Устроились Краевы быстро. Завхоз не только не спросил, кто позволил распоряжаться здесь, а еще и двоих парней выделил в помощь. Быстро какие-никакие стены поставили, укрепили дверную коробку в торце, навесили дверь, по бокам двери — оконные рамы в два яруса, сверху — бруски, на бруски — тоже рамы. Последний гвоздь загнали.

— Шик! — оценил новую квартиру Иван, осмотрев ее изнутри и снаружи. — И светлица и теплица. Жаль, Маша, магазинишка здесь нет.

— На кой он тебе понадобился, магазин?

— Спрыснуть полагается. Пыль чтобы не поднималась.

— Водичкой побрызгаем.

— От водички плесень заведется. Гм. Как вы, ребятки, считаете?

— Огурцов нет, дядя Ваня, — нашелся один, побойчей который.

— Ве-е-ерно. Огурцов мы с собой не захватили, поторопились.