Залежь

Никто толком не знает, почему Алена Ивановна сюда прикатила, и сама она не скажет. Да и кому какое дело до ее причин?

— А у вас, Машенька, есть дети?

— То-то и оно, что нету. И живем дружно, и спим тесно, а не наспим никак. Я, знаешь, о чем уж подумываю? Не проболтайся, смотри. Возьмем мы с Ванюшей девчоночку из детского дома, а скажем — наша, у бабушки жила. Можно так?

— Вполне. Я бы тоже взя…ть посоветовала, — чуть не сказала «взяла» Алена Ивановна.

— Эх, Лена-Алена! Уж больно легкие мы на советы. Не знаю, как тебе, а на мой характер шибко тяжело обманывать. Не могу врать, не умею. И не научусь никогда.

— Ложь во спасение — не порок.

— Для кого — не порок, для кого — порог, — оттиснула Мария последние буквы похожих слов, — а для меня он вовсе высокий. Перешагну ли?

— Захочешь — перешагнешь. Думаешь, мой порог ниже твоего был? Перешагнула. Маша! А это что за вещь?

Алена докопалась до кухонной принадлежности, похожей на ополовник, но зачем-то в дырочках, и недоуменно вертела в руках эту снасть и так и так.

— На вот! Да это ж шабала.

— Ша-ба-ла? — по складам повторила незнакомое слово горожанка. — А дырки зачем?

— Ну, милка моя… Да как же ты в деревне жить собираешься? Зачем дырки в шабале, не знаешь. Зола высыпется, угольки останутся. Мы, если просто так, для тепла, то кизяком топим, а когда хлеб печь — дровами. Угольки сгребаем в загнетку…

Мария подробно объясняла весь производственный процесс получения угольков и принцип работы самовара, но Алена Ивановна слушала плохо и не все понимала. Сосредоточиться мешала шабала, которая спрашивала и отвечала. Спрашивала: «Да как же ты в деревне жить собираешься?» и отвечала: «Зола высыплется, угольки останутся». Хорошо бы, если так.

— Еще одна помощница бежит, — показала на окно Мария. — Ух ты! Аж спотыкается.

— Алена Ивановна Черепанова у вас? Алена Ивановна! Вас Анатолий Карпович требует.

— Некогда ей. Видишь, мы делом заняты.

Посыльная растерялась и переступала с ноги на ногу.

— Тетя Маша, директор ее вызывает. Срочно.

— Ой, верно ведь! Я ж должна присутствовать на обсуждении проекта. Некрасиво получится.

— Ну, тогда иди, Аленушка. — И, проводив за двери, шепнула: — Забегай почаще. Ладно? И тебе веселее, и мне подружка. Или нет?

— Подружка, подружка.

— Вот и познакомились. Ну, я жду на чай с молоком.

— Обязательно приду! Пока!

Алена скоро запыхалась и отстала от молоденькой посыльной. Возраст. А девчонка безо всякого намека на то оборачивалась на бегу, махала сдернутым с мальчишеской стрижки платком и поддразнивала:

— Не догнать, не догнать.

Не догнать. Никогда не догнать ей эту девчонку.

В вагончике — целое застолье: заседание штаба. На передней стенке — репродукции скульптуры Мухиной «Рабочий и колхозница», а над серпом и молотом по голубому оранжевым «Даешь целину!» Всего два слова добавили от себя — плакат получился. Рядом с плакатом — лист ватмана. Прямоугольники, квадраты, кружочки, пунктирные линии, линии сплошные, стрелки, цифры, наименования. Проект усадьбы совхоза.

— Задерживаетесь, Алена Ивановна.

— Извините, Анатолий Карпович. Краевой помогала и забылась. Извините, товарищи.

— Хорошо. Садитесь.

Но садиться некуда, и Черепанова, заложив руки назад, прислонилась к обшарпанным доскам около двери.

— Садитесь, Алена Ивановна, — повторил Белопашинцев.

На скамейках затолкались, задвигались, выкраивая еще одно место. Выкроили.

— Итак, ребята, начнем.

— «Победа»!

— Анатолий Карпович! «Победа».

— Машина, — уточнил Евлантий Антонович, о какой «Победе» идет речь.

Анатолий глянул в окно и тут же отвернулся, все поняв.

— Хлопцы. Секретарь райкома.

— Он самый, товарищ директор. Если гора, не идет к Магомету и прочее. — Постучал тросточкой по дощатому гулкому боку вагончика. — «Антей» здесь живет?

— Здесь, здесь, Михаил Павлович! Входите.

— Далеконько вы залетели, соколы, насилу нашел.

Грахов, подтаскивая протез к здоровой ноге, останавливался на каждой ступеньке, и пока он их одолел, эти три ступеньки, за столом успели нашептаться:

— Фронтовик.

— Наверно.

— Не наверно, а точно. Мне шофер местный рассказывал, видел, как его ранило.

— Как?

— Чи. Потом.

— Ну! Здравствуй, племя. До чего ж вы все новые да юные. Прямо завидки берут.

— Предположим, не все новые и не все юные, — подал голос Евлантий Антонович.

— Ба-атюшки, да ведь это вы, Хасай! А я смотрю — личность вроде знакомая. За бороду спрятался, путешественник? Ладно, ладно, не оправдывайся. После поговорим, у вас, похоже, мероприятие какое-то. Не помешаю?

— Нет, нет, Михаил Павлович. Наоборот.

Женя Тамарзин вылез из-за стола и встал к листу ватмана.

— Сиди, сиди, молодой человек! Я найду себе место.

— А ему все равно там стоять.

— За какую провинность?

— Докладчик он сегодня у нас. Планировку поселка обсуждаем. По его проекту.

— А разве типовой разбивки не было на вашем участке? Должна быть, плохо смотрели.

Все переглядывались, улыбались, но никто ни слова.

— Ах, заговорщики! Натворили что-нибудь? Ну мне-то хотя вы могли сказать или нет? Анатолий Карпович…

— Разбивка была, но мы ее на костре сожгли.

— Умудрились.

— Умудрились, Михаил Павлович, — развел руками Белопашинцев.