Залив Недотроги

«Каждое дерево казалось ему теперь прекрасной натурщицей. Каждое дерево просило вечной жизни на холсте. Мигель осмотрелся. Вот это похоже на растрепанную голову старой женщины. Рядом — дерево-костер. Вон как извиваются языки зеленого пламени…

Мигель мазок за мазком кладет на картон краски. Это дон Рамирес принес ему краски, картон, кисти и две книги о великих художниках. Беда только, что Мигель не умеет читать. Зато рисунки можно разглядывать целыми днями.

— Добрый дон, славный дон, — весело напевает мальчик. — Щедрый, добрый, славный дон…

— Отец зовет. Беги скорей, — это голос кухарки. Улыбка тотчас погасла. И горб будто сразу подрос. Мигель спрятал свои сокровища, бегом заспешил к замку. Сам спешит, а ноги словно травой стреножены — так не хочется идти.

— Где тебя черти носят? — хрипит Горгони. Он сидит на борту парусника, дымит короткой трубкой. — Смотайся к одноглазому Бенито. Он там приготовил несколько бутылочек. Разобьешь — смотри, — цепкие пальцы отца вонзаются в плечо, — побью, как пса. Вернешься — и к кухарке. У нее много работы, гости сегодня…

…Оскалил зубы головешек камин. В зале душно. Остро несет чесноком, которым сдабривали мясо. Мигель едва успевает подавать вино. Неприметный и безмолвный, будто тень.

— Деньги можно вперед считать, — весело ревет Горгони и тычет в рыжего шкипера бараньей костью. — Выкуп — это благородные деньги. Чистые деньги.

— А вдруг родственнички пожалеют золота? А вдруг? — встревоженно переспрашивает Смит. Красное вино из его кружки проливается на рубаху, но он не замечает этого.

— Тогда мы не пожалеем веревки на его шею, — захохотал Горгони.

Шкипер пьяно затянул:

Черт побери всякий там рай,
Бог наш — надежный курок.
Все забирай, капитан, только дай
Крепкого рома глоток.

— Рома! Рома! — заорали гости. Кто-то выстрелил в потолок.

По скользким от плесени ступеням Мигель поднялся к себе. Зажег свечу. Затем перевел взгляд на стену, где висела его первая картина. Мигелю было поначалу грустно, и он изобразил хмурые скалы, которые, казалось, сливались с каменьями стен его каморки. Но от вида их на душе стало еще тяжелей, и мальчик двумя решительными мазками разломал скалы. Там, в проеме, первозданно заголубело небо. И выросли цветы. А еще Мигель нарисовал у горизонта город из солнечных лучей. Тот сказочный город, который как-то привиделся ему…

«„Выкуп — это благородные деньги“, — вдруг припомнились слова отца. Значит, они кого-то схватили. И держат… Постой! А почему кухарка каждое утро ходит в левую башню?»

Мигель выскользнул из комнаты… Голоса в каминном зале поутихли — приближалось утро… Карниз башни в некоторых местах осыпался кирпичной трухой. Неосторожный шаг — и загремишь вниз. Мальчик, прижимаясь всем телом к старой кладке, медленно продвигался к решетчатому окошку. Вот оно. Внутри темно. В углу должен быть топчан. Кажется, там кто-то лежит. У Мигеля по спине поползли мурашки.

— Кто тут? — пугаясь собственного голоса, прошептал он. — Есть кто-нибудь тут?

Узник вскочил, всматриваясь в окошко, залитое лунным светом.

— Неужели Мигель? — Дон Рамирес радостно засмеялся. — Маленькое чудо! Как ты забрался на башню?..

— Дон Рамирес, — слова мальчика журчали сквозь решетку, будто ручеек. — Я сейчас. Я спасу вас…»

Мы свернули за угол и вышли на Галерейную. Я еще издали узнал домик, крытый красной черепицей. Правда, у его входа теперь была укреплена парусная оснастка и врыт в землю якорь, но все остальное — полусонная улица, дом, деревья точь-в-точь соответствовали описаниям Александра Степановича.

— Вряд ли здесь могла сохраниться рукопись, — усомнилась Ирис и вопросительно взглянула на Грина. — Дом, наверно, ремонтировали, переделывали.

— Может быть, — Александр Степанович замедлил шаг. — Однако старые дома часто бывают «с секретом». Я знаю одну тайну, которую вряд ли разгадали реставраторы этого дома.

Мы вошли в музей и будто попали на палубу старинного фрегата или брига. Ирис с восторгом разглядывала диковинные вещи, переходя от одной к другой. Это были секстанты и подзорные трубы, компасы и звездные глобусы, сезальские канаты и модели клиперов, галиотов и шхун. Меня же прежде всего привлекли витрины с рукописями и пожелтевшими от времени книгами.

— Вам не страшно… здесь? — улучив момент, когда возле нас никого не было, спросил я у Грина. — В собственном музее?

— Нисколько, — ответил он, жадно вглядываясь в экзотическое убранство комнат, будто угадывал, где ему раньше приходилось ходить, курить, разговаривать с женой я выдумывать свои «светлые страны». — Это всего лишь вещи. Причем многие из них мне чертовски нравятся. На них остались знаки любви.

— Какие знаки? — удивилась Ирис.

— О, это тайные знаки… — Александр Степанович улыбнулся, заговорщицки наклонился к нам. — Кстати, в соседней комнате есть потайная дверь. Я полагаю, что про нее никто не знает… Пока посетителей немного, можно попробовать проникнуть туда.

— А что там? — шепотом спросил я.

— Тс-с-с… За мной!

Мы быстро прошли в соседний зал.