Заложник

– Не отказываюсь, – повторил Эленский задумчиво. – Кандидат он, безусловно, хороший. Может, даже безупречный. Но каким будет Президентом?! Вот в чем вопрос, как сказал старина Шекспир устами Гамлета. И я хотел бы из ваших уст, дорогой мой, услышать ответ. Это вам не какое-нибудь заклинание типа: «Быть или не быть». Посерьезнее будет.

– Простите, Борис Платонович, а по-моему, да и по вашему разумению тоже, – тут Александр сделал широкий жест рукой, словно по воздуху промахав всю Тверскую, в сторону старинных напольных часов в столовой, которые, по его мысли, видимо, указывали направление на Кремль, – это одно и то же. Быть или не быть? Я, между прочим, не принимаю политических решений. – Александр громко и выразительно похлопал рука об руку, красочно изобразив жест, который со времен Понтия Пилата означал одно и то же: моя хата с краю.

Эленский поднял свои умные и в то же время жалкие, как высохшие маслины, глаза и более чем внимательно посмотрел на Александра. Глаза лучше, чем слова, недвусмысленно сказали, что оценили попытку банкира провести водораздел между ним, банкиром, и политиками, клюющими крошки с его руки.

Подобное кокетство Духон изображал на людях не раз и не два. Поэтому все, кто бывал свидетелем этого, давно привыкли и относили это на счет его не лишенной артистизма натуры. Однако лично Эленскому это никогда не нравилось. Особенно в вопросе, с которым он явился на Тверскую-Ямскую, в бывшую квартиру любовницы знаменитого фабриканта Филиппова, где олигарх свил себе представительский офис.

– Так вот, вернемся к нашим баранам. Мы оценивали завидную предсказуемость кандидата как его явное достоинство. Но политика – не математика, и оценка чьей-то предсказуемости или непредсказуемости не аксиома, а всего лишь гадание на кофейной гуще. Посмотрите, есть ли намек на ответ в вашей пустой кофейной чашке? Увы, там вы его не найдете. И не жалейте об этом, дорогой мой. А вот если все-таки сделать поправку на предсказуемость – то, что, повторюсь, особенно импонирует в кандидате, – и ввести алгоритм допустимой ошибки, как все сразу рушится. Форшмак, и только.

Про форшмак Эленский вспоминал в близком кругу, как пример интересной, но очень уж рыхлой конструкции.

– Но другого кандидата ни у нас, ни у Уралова нет, – заметил он в продолжение своих зыбких мыслей. – А от вашего кофе никогда не откажусь.

Александр взял сенсорный пульт. Где-то за пределами столовой засвистала электронная птаха, и сразу появился официант в бабочке.

– Два кофе, пожалуйста, покрепче. Сидеть, я чувствую, нам долго. И принесите кофе в переговорную комнату.

Оба поднялись. Эленский – как зайчик, легко и прытко. Духон – как отобедавший слон, с некоторым усилием, но энергично.

В отличие от гостя, который надел пиджак, он взял свой за петлю под воротником и первым отправился в соседнюю комнату, обставленную еще более шикарно, чем столовая, но при этом больше располагающую к приватным беседам.

– Так о чем будет меморандум? – первым задал вопрос хозяин кабинета и приготовился слушать.

Эленский абсолютно точно знал, что где-где, а здесь записывающих устройств нет, а посему был уверен, что все останется в тайне столько времени, сколько нужно для дела. Увы, в других достаточно презентабельных кабинетах, схожих по статусу с этим, он не раз попадал впросак.

– Итак, не знаю, как вы, но лично я хотел бы быть уверенным, что от демократии, плохой или хорошей – сейчас даже не важно, возврата в коммунизм, плохой или хороший – это тоже не важно, нет.

Александр вновь задымил сигаретой и приготовился слушать, хотя в общих очертаниях уже догадывался, куда поведет Борис Платонович.

– Поэтому тема такая. Я бы очень хотел сформировать некий документ, подписанный авторитетными лицами страны, который гарантировал бы по меньшей мере два положения: преемственность власти путем, зафиксированным в Конституции, и свобода слова без цензуры. Тогда лично я буду на старости лет спать спокойно.

Эленский, так неожиданно быстро закончивший монолог, важно оглядел себя в зеркале, что висело сбоку от него, и откинулся на спинку жесткого английского кресла.

– Понятно, Александр Павлович?

– Признаться, не совсем, уважаемый Борис Платонович. Разве Конституция сама по себе не является гарантом ваших скромных желаний? Разве в ней что-то можно будет изменить вопреки желанию народа, заметьте, в обозримом, скажем, нашей с вами жизнью периоде. Я сомневаюсь.

– Бросьте! Народ тут ни при чем. И не надо меня провоцировать! – вдруг взвился он на такой высокой ноте, которую не взял бы, пожалуй, даже Карузо.

– Успокойся, просто поясни мне логику, – с нежно-ласковой улыбочкой на лице и бархатным голоском произнес банкир. – Когда мы подписывали свое банкирское, все мы отвечали бы в определенной ситуации своими головами. Вот я и хочу, чтобы при передаче власти нашему выдвиженцу было подписано особое конфиденциальное соглашение между теми, кому в будущем, с одной стороны, есть что терять, а с другой – осто…ло зависеть всякий раз от нового супостата.