Заложник. История менеджера ЮКОСа

Несмотря на завышенные цены, отличающиеся от тех, что на свободе, раза в полтора, весь товар пользуется спросом и расходится на ура. Выбора нет. Хочешь — бери, не хочешь — уходи. Палыч может многое. Он может отложить особо дефицитный товар, может разрешить отовариться на большую сумму. Дождавшись своей очереди, первым делом ты попадаешь к Палычу. Он смотрит, сколько у тебя есть денег на лицевом счете, и спрашивает сумму, на которую ты будешь набирать продукты. Мне этот Палыч не понравился сразу. Я ему тоже. Увидев у меня в карточке семьдесят тысяч, сурово спросил: «На сколько будешь отовариваться?»

Вспомнив о всевозможных просьбах, я как ни в чем не бывало говорю: «На десять тысяч».

«Ааааа», — он открыл рот, захрипел, силясь что-то сказать, и выпучил глаза. Я думал, что у него случился инсульт или нервный припадок. «Чтооо? Нет!» — кричит он.

«А насколько можно отовариваться?» — интересуюсь я.

«На две тысячи», — прохрипел Палыч, списывая у меня со счета деньги и выдавая квиток.

Я продвигаюсь вдоль прилавка к продавщицам и покупаю телефонные карточки, а на оставшиеся деньги набираю всякой всячины — сигарет, чая, конфет, печенья.

Мы возвращаемся в отряд. Купленные два блока сигарет и несколько пачек чая я отдаю Зуеву, своему партнеру по дежурствам и мытью полов. Мне очень хочется сладкого. Печенье и конфеты уничтожаются сразу. Другого шанса не будет. Я угощаю всех своих приятелей — Аслана, Мишу и Андрея Зуева.

«Теперь остается договориться с дневальными, чтобы вывели на звонок», — в предвкушении разговора с близкими мечтаю я, любовно перебирая в руках телефонные карточки.

Довольные и умиротворенные, мы стоим в локальном секторе карантина. Через сорок минут нас ожидает маршировка, и мы коротаем время за разговорами. Рядом курилка. Курят одновременно только по три человека, и мы слышим, как мужики делят очередь. В нескольких метрах от нас, в самодельном спортгородке, занимаются дневальные. Турник, брусья, штанга. Дневальным нужно иметь устрашающий вид, поэтому качаются они много и часто. Вверх и вниз носится шнырь — обычный зэк, добровольно согласившийся за чай и сигареты прислуживать завхозу: готовить чай, мыть посуду. Меня всегда поражало маниакальное стремление выдвинувшихся на какие-то должности осужденных иметь собственных слуг — или, как они иногда их называют, помощников. Из каптерки, где хранились баулы и жил завхоз карантина со своим подручным, только и слышалось: «Юра, чаю…» И летит бедный Юра с чашками наперевес, чтобы ублажить пирующих здесь завхоза, дневальных, бывших блатных и одного сотрудника колонии, регулярно заходящего на огонек.

«Переверзин! — выкрикивает мою фамилию стоящий на посту сдиповец Круглый. — Наверх, к завхозу!»

Меня вызывает к себе новый завхоз карантина Саша. Ему не дают покоя деньги на моем лицевом счете. Разговор начинается издалека.

«Понимаешь, мы здесь все ремонтируем на свои деньги, — сетует он. — Мусорá с нас требуют отремонтировать то одно, то другое. Вот дверь сломалась, кран в умывальнике надо починить».

Я хорошо понимаю, о чем идет речь. «Заплатишь раз — покажешь слабость, начнут тянуть из тебя деньги, — рассуждаю я. — Впереди еще восемь лет срока, которые надо прожить. И, к моему сожалению, у меня нет в наличии никаких награбленных миллиардов».

«Зачем мне чинить то, чем я не пользуюсь?» — спрашиваю я. А потом выдаю все, что накопилось: «В туалет не зайти, к умывальнику не подойти, на кровать не присесть, чаю не испить! Да гори он синим пламенем, ваш распрекрасный карантин вместе с вашими дневальными! Жду не дождусь, когда меня отсюда переведут, считаю дни!»

В результате нашей продолжительной и недружеской беседы я пишу заявление на имя начальника колонии следующего содержания: «Прошу списать с моего лицевого счета пять тысяч рублей на ремонт отряда». Взамен я получаю неслыханные льготы и привилегии — могу заходить в барак когда захочу, без ограничений рыться в своих вещах, пить чай, умываться, ходить в туалет по мере надобности. Не в пример мне, Саша остается не очень доволен результатами нашего разговора, но все же, видимо, думает, что с паршивой овцы хоть шерсти клок… В данном случае паршивая овца — это я. Мне открыта дорога к телефону-автомату, чем я сразу и пользуюсь.

Слышу голос жены, голос друга.

«Володя, Володенька, ты как там, родной?» — звучат голоса из другого мира, другого измерения. Близким не понять, не охватить умом происходящее здесь.

«Все хорошо, все в порядке, не волнуйтесь за меня», — успокаиваю я своих родных. Прошу прислать мне посылку и диктую список нужных вещей: шерстяные носки, стельки, шарф, теплое белье, черные перчатки. Прислать можно двадцать килограммов. Приближаясь к этой черте, продолжаю диктовать: чай, шоколад, сыр… У меня начинает выделяться слюна и урчать в животе.

«Нам дали дни на свидание, — радостно сообщаю я. — Приедешь? Привезешь Дениса?»

Я безумно соскучился по своему сыну, которого не обнимал уже три года!

«Да, приедем, конечно! Когда?»

Я называю даты, когда можно приехать, и жду свидания с женой…

* * *