Читаем Заложник. История менеджера ЮКОСа полностью

Сказать, что объявленное взыскание меня расстраивает – значит ничего не сказать. Оно гранитной глыбой ложится на моем пути к вожделенной свободе, означает крушение всех планов и надежд. Я решаю бороться. Пишу жалобу в прокуратуру по надзору за соблюдением законов в местах лишения свободы, пытаюсь оспаривать наложенное взыскание в суде. Мой адвокат проводит собственное расследование и узнает обо мне много интересного. Оказывается, взыскание было наложено на меня на основании докладной дневального карантина осужденного Мухина, которого я увидел только в помещении карантина. Однако в бумажонке той было написано примерно следующее: «По прибытии в колонию в помещении для помывки осужденных Переверзин оскорблял его, Мухина, обзывал последними словами и, нецензурно выражаясь, провоцировал на драку». Фантазия оперативника, состряпавшего бумагу, бурлила: «Прибежавшие милиционеры пытались его угомонить, но не смогли этого сделать. На замечания Переверзин не реагировал и продолжал дебоширить».

К докладной приложены рапорты сотрудников колонии, подтверждающие написанное…

Н-да… От прочитанного у меня кружится голова. Мне кажется, что я схожу с ума.

А может, у меня амнезия случилась или раздвоение личности? Надебоширил и забыл?

Даже адвокат, знающий меня многие годы, переспросит:

«Точно этого не было? Ну, может, сорвался…»

«Не было этого, не было», – я продолжаю настаивать на своем…

К этому времени автор записки, осужденный Мухин, условно-досрочно освобождается. Мой адвокат, в прошлом работник правоохранительных органов, находит бывшего зэка и встречается с ним.

«А я этого не писал, – говорит тот, с удивлением рассматривая докладную, написанную от его имени, – и почерк не мой, а Крашанова…»

Я до сих пор не понимаю: зачем они так поступили? Попроси оперативник самого Мухина написать докладную, он бы с радостью это сделал!

Адвокат фиксирует показания Мухина на видеокамеру и берет его образцы почерка для экспертизы. Она подтверждает – докладную писал не Мухин, а другой человек.

Глава 48

Путешествие из Владимира в Москву

В Москве в полном разгаре суд над Ходорковским, где я заявлен свидетелем защиты. В любой день меня могут вызвать в суд и этапировать в Москву. Я живу в ожидании событий.

В то лето горели торфяники, и дым застилал нашу колонию. Ходили слухи о том, что обсуждается вопрос об эвакуации осужденных. Думали-думали и решили оставить всех как есть, на свой страх и риск и на русский авось. Ну угорят зэки в крайнем случае, не велика потеря. Существуют особо секретные инструкции о том, что делать с тюремным населением в случае непредвиденных обстоятельств – катастроф и военных действий. Например, что делать с зэками во время войны, когда враг готовится захватить кусочек нашей родины вместе с колонией строгого или общего режима. На этот случай (и на многие другие) имеются многочисленные директивы…

Я каждый день ждал этапа в Москву и вслушивался в объявления, звучащие по дребезжащему громкоговорителю.

«Иванов, Сидоров – в дежурку, с вещами, на этап», – слышал я и продолжал ждать своего часа.

В один из вечеров ко мне подходит дневальный и сообщает, что меня заказали на этап. Утром, к шести, я должен быть в дежурке с вещами.

«Ура! Наконец-то дождался!» – думаю я, собирая вещи. Беру только самое необходимое, чтобы ехать налегке. Поутру, после подъема, в сопровождении дневального с одной сумочкой прибываю в дежурку. Несмотря на ранний час, уже начало припекать солнце. Разморенные надзиратели бегло, для проформы, осмотрев мои вещи, сажают меня в клетку. Ждать приходится недолго – минут через двадцать за мной приезжает машина. Меня с пухлым личным делом передают на руки конвою.

«Статья, срок?» – я слышу привычные вопросы, ответив на которые, бодро забираюсь в автозак. Автозак работает как маршрутное такси. В клетках несколько пассажиров, я сажусь к ним. Это блатные, едут с крытой тюрьмы на строгий режим в Пакино. Пол уставлен вещами. Телевизор, магнитофон, одежда. Я знаю, что крытую тюрьму они будут вспоминать как лучшее место за годы своего заключения во Владимирской области. В Пакино их не ждет ничего хорошего. Мы знакомимся. Мне есть что рассказать в ответ на стандартные вопросы: кто сам, где сидел, с кем пересекался, где какое положение. Обычные арестантские разговоры. В автозаке уже жарко, хочется пить. Меня укачивает. Мужики просят курить… Не проходит и двух часов, как автозак заезжает на территорию колонии и останавливается. Мужики по очереди выпрыгивают и выгружают свой багаж. Я прыгаю последним. Надзиратель сверяет личные дела и отводит меня в сторону. Меня ждет другой автозак, следующий на железнодорожный вокзал города Владимира. Я прощаюсь с братвой, желаю им удачи.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное