Заложник. История менеджера ЮКОСа

Неуютное помещение карантина встречает нас холодом, сквозняком и комарами. Я не сразу соображаю, что точки у меня на лице – это следы укусов от комаров. На дворе, между прочим, стоит конец января… Ночью, чтобы как-то отгородиться от храпа соседей, я вставляю в уши беруши и не слышу назойливого жужжания зимних комаров. Комары в этой колонии, окруженной болотами, были серьезной напастью. Они жили везде, облюбовав места в затопленных подвалах, подсобных помещениях и промышленной зоне. Не различая людей ни по званию, ни тем более по форме, комары постоянно атаковали источник корма, не видя никакой разницы между сотрудниками и осужденными. Зато когда ветер дул с запада, колонию накрывало сладким запахом ванили и шоколада. В сотне метров от колонии находилась фабрика, где делали шоколад «Alpen Gold».

В колонии царят хаос и разруха, работы практически нет, и зэки вынуждены сами себя занимать. Зона вроде бы черная и живет по своим блатным понятиям. Есть настоящий смотрящий за зоной. Подобный человек имеется и в каждом бараке. Бесчисленные смотрящие за промкой, за санчастью, за общим, за карантином следят за соблюдением арестантских понятий. В этой ситуации выигрывают все – в зоне относительный порядок и покой. Сотрудникам колонии вообще можно ничего не делать, только приходи на работу и торгуй поощрениями и условно-досрочными освобождениями. Осужденные, не обремененные идиотскими воспитательными мероприятиями, спокойно тянут свои сроки.

Едва успев зайти в помещение карантина, мы готовим списочек: кто приехал, откуда, из каких отрядов. Я работал в столовой, о чем и сообщаю. По местным понятиям, я красный, баландер, козел. Порядочному арестанту нельзя сидеть со мной за одним столом. В карантине я становлюсь изгоем. Еще час назад, находясь с этими малообразованными ребятами, слушая их разговоры, я с ужасом думал, как мне вынести и вытерпеть их общество. А когда они сами изгнали меня, пострадавшего от мусоров больше, чем все они вместе взятые, я потерял дар речи. Я был очень расстроен и сильно переживал. Я перестал есть, начал голодать.

«Ты пойми, Володя, – скажет мне один юноша, – мы против тебя ничего не имеем. Но у нас будут проблемы, если мы не станем соблюдать эту постанову и сядем с тобой за одним столом…»

Через некоторое время все налаживается, и у меня устанавливаются прекрасные отношения и с красными, и с черными. В тюремной жизни есть много нюансов, и часто шансов восстановить справедливость в криминальном мире гораздо больше, чем в обычном. Не думаю, что вы удивитесь, если услышите, что семьдесят процентов россиян не доверяют правоохранительным органам и судам…

В карантине мы находимся девять дней, после чего нас вызывают в штаб на распределение. Я захожу последним и представляюсь, называя фамилию. В кабинете сидят двое: оперативник управления ФСИН Владимирской области капитан Фомин и замполит колонии. Меня уже знают и ждут.

«Ну что, Переверзин, будешь на нас жаловаться?» – спрашивает оперативник.

«Пока вроде не за что. Но будете мне пакостить, начну жаловаться», – честно предупреждаю я.

Тут кадровый голод, и замполит неожиданно предлагает мне поработать в школе – и распределяет в красный, или козлиный, третий отряд.

После событий во Владимирской колонии за мной закрепилась безупречная репутация скандалиста и жалобщика, и милиция боится со мной связываться.

Официально на работу меня не берут, так как в этом случае мне пришлось бы регулярно выписывать поощрения, на что имеется строжайший запрет. Нарушения – пожалуйста, любые. Хочешь – ШИЗО, хочешь – выговор или замечание. Но никаких поощрений! Из моего личного дела спешно изымают случайно данную мне благодарность за участие в конкурсе художественной самодеятельности, где я был и режиссером, и актером, исполняющим несколько ролей одновременно.

Однажды один майор, начальник воспитательного отдела (безвредный и неприметный до такой степени, что его отсутствия – как, впрочем, и присутствия – можно не заметить) спрашивает меня:

«А как у тебя с президентом?»

Поперхнувшись от неожиданности, я медленно, чеканя каждый слог, говорю нейтральную фразу:

«С президентом у меня все хорошо».

Майор не выдержит, проболтается и выдаст мне государственную тайну. Он говорит:

«Звонили из Москвы и предупредили, что нахождение Переверзина на свободе нецелесообразно».

Перед моими глазами предстает ясная картина. Какой-нибудь заместитель начальника какого-нибудь отдела из администрации президента звонит в город Покров, в забытую богом колонию. Местное начальство, услышав слова «администрация президента», вскакивает по стойке смирно и, отдавая честь неизвестному, выслушивает приказ. Только чести давно не осталось и отдавать уже нечего…