Заложник. История менеджера ЮКОСа

Я смотрю на судей, не испытывая к ним ни злобы, ни ненависти. Я ощущаю только чувство брезгливости к этим существам. Мы возвращаемся в СИЗО, где мне остается провести последние десять дней.

Приходит мой защитник, и мы обмениваемся впечатлениями. Нам предстоит пройти всю судебную пирамиду надзорных инстанций и безрезультатно добраться до ее вершины – председателя Верховного суда. При существующей в России круговой поруке мы понимаем, что в моем деле здесь справедливости не добиться. Остается надежда только на Европейский суд по правам человека.

Мы не прощаемся, а расстаемся на некоторое время. Борьба продолжается.

Я возвращаюсь в камеру и через некоторое время слышу: «На Пэ, с вещами…»

«Неужели меня так быстро отправляют на этап?» – думаю я. Собираю вещи и прощаюсь с сокамерниками, мы обнимаемся. Меня переводят в пустую камеру. Здесь уже стоят мои вещи, принесенные со склада. Теплые зимние вещи, куртка, ботинки. Накопилось несколько баулов. Я начинаю разбираться с вещами, отделяю нужное от ненужного. Собираю сумки, которые возьму с собой на этап. После бесчисленных перекладываний и нелегких решений у меня получается два баула и большая спортивная сумка. «Сумку на плечо и по баулу в каждую руку», – легкомысленно прикидываю я. В этой камере в одиночестве я проведу еще два дня, и лишь на третий мне сообщат, что сегодня меня увозят.

«Присяду на дорожку, – улыбаюсь я пришедшей в голову шутке. – Присел вот на одиннадцать годков!»

«На Пэ готов?» – раздается из-за двери.

«Готов, готов», – в ответ кричу я.

Глава 16 Этап

Гремят засовы, с грохотом распахивается дверь, я вижу незнакомые лица обычных конвойных. Нет больше спецназа и прочего театрального реквизита. «Теперь я никого не интересую, я списанный и отработанный материал», – с облегчением думаю я, без сожаления покидая стены этой тюрьмы. Как мне здесь было хорошо, я пойму совсем скоро, едва успев приехать в пункт назначения – колонию строгого режима, что в поселке Мелехово Владимирской области. Под роспись меня передают конвою, и мы выходим из здания тюрьмы. Во дворе тюремного дворика уже ждет автозак.

Я закидываю сумки в автозак и забираюсь туда сам. Захожу в свободный отсек. За стенкой сидят женщины. Из их клетки раздается веселый смех. Я вступаю с ними в беседу. Узнав мой срок, они сочувственно вздыхают. Устроившись на скамеечке в клетке, я тщетно пытаюсь вглядеться в уже забытые мною московские улицы. Темно, почти ничего не видно, да и дорога не занимает много времени. Я чувствую запах вокзала и слышу шум поездов. Я пытаюсь вычислить, на какой вокзал меня привезли. Нахлынули детские воспоминания, когда я, еще школьником, с родителями каждое лето на поезде ездил в Крым… Я помню, как меня завораживали проносящиеся мимо пейзажи, как я мог часами не отрываться от окна. Кто бы мог подумать тогда, что меня ждет такое путешествие?..

Мы приезжаем на отдаленный пустынный перрон, почти вплотную к вагону. Слышу разговор конвойных, они решают, кого выгружать первым. «Сначала строгач, а потом все остальные», – переговариваются между собой конвойные. Строгач – это я. Я хватаю вещи и выпрыгиваю из автозака. Меня передают на руки другому конвою. Старший из них с удивлением берет в руки мое огромное личное дело, сверяет данные. Я безошибочно называю свои статьи и срок. Вряд ли кто-то вместо меня может поехать в колонию на одиннадцать лет! Я с трудом втаскиваю свой багаж в поезд. Сумка цепляется за двери и мешает идти, баулы тянут вниз. Едва протискиваясь по узкому коридору вагона, я добираюсь до купе. Оно пустое. Обычное купе стандартного размера без окна. Вместо двери – решетка. В коридоре небольшое окно, через которое, если оно открыто, видно волю. Внизу две скамейки, вверху – две пары полок. Всего три яруса. Столыпин – так арестанты называют этот вагон. После столыпинской аграрной реформы для перевозки крестьян использовали вагоны для скота. С тех пор мало что изменилось, и мы недалеко ушли в своем развитии.

В купе заходит конвойный.

«Куда едем?» – интересуюсь я.

«Выдавайте запрещенные предметы», – вместо ответа он требует приготовить к досмотру вещи.

«У меня ничего нет, – откровенно говорю я. – Я же из спец. СИЗО 99/1. Там иголку в камеру не пронесешь».