Читаем Заложник. История менеджера ЮКОСа полностью

Одна тумбочка на двоих после карантина кажется огромным пространством и вмещает в себя кучу всякой всячины. Можно хранить кипятильник, кружку, ложку, книги, чай, что-то съестное. В общую раздевалку на вешалку я вешаю спортивный костюм и телогрейку, на полку для обуви кладу спасенные от дневальных карантина кроссовки. Баулы хранятся в каптерке, где проводит время завхоз Фома со своим подручным Фатуем. Доступ к баулам строго по расписанию, три раза в день. У каждого баула свое место. Очередь надо занимать заранее. Баулы, как и люди, тоже имеют свои привилегии. Одно дело, когда сумка хранится на нижней полке в первом ряду, и совсем другое, если ей придется жить на самом верху, куда добраться можно только по стремянке, предварительно вытащив несколько чужих сумок. Моим баулам повезло больше, чем мне.

Разобрав вещи, я сажусь с Зуевым пить чай. На шконке можно сидеть. В качестве импровизированного стола используется табуретка, где выкладывается нехитрая снедь – конфеты, печенье и чай. Я чувствую на себе любопытные взгляды осужденных. Для них я легенда, главный финансист ЮКОСа, миллиардер и партнер Ходорковского. Резко подняв глаза, я успеваю заметить десятки устремленных на меня взглядов. Я продолжаю пить чай и знакомиться с отрядом. Отряд режимный, постоянно снуют надзиратели. В отряде находится человек тридцать «склонных к побегу». Таким образом администрация ставит некоторых осужденных на профилактический учет и внимательно следит за ними. На их кроватях таблички и бирки на груди по диагонали наносится красная полоса. Для них – проверка каждые два часа. Ночью к каждому из них подходит сотрудник колонии, и, светя фонариком в лицо, удостоверяется в его наличии.

Народ здесь собрался серьезный и отчаянный. Я прогуливаюсь по проходу между шконками и рассматриваю прикроватные бирки. Читаю: двадцать четыре года, девятнадцать лет, двадцать три года. Это не возраст осужденных, а сроки. Сплошные убийства, разбои, грабежи. Зуев окружает меня заботой и вниманием. Он сильно облегчает мне жизнь. Имея за плечами срок в двадцать три года за убийство и разбой, а в придачу – побег в прошлом, он автоматически становится лицом, склонным к побегу. В свои сорок пять лет, проведя из двадцати восьми отсиженных лет последние десять на особом режиме, он пользуется уважением окружающих. Он мне сам расскажет, как к нему подходили некоторые осужденные и с восторгом говорили: «Молодец, полосатик! Юкоса прикрутил!» Наша дружба не осталась без внимания и завхоза Фомы, который вызовет Зуя на дружескую беседу и предложит меня проложить, то есть подставить и развести. Мы не раз будем находить в моих вещах подброшенные заточки и другие запрещенные предметы. Опытный зэк, Зуев никогда не терял бдительности и внимательно следил за происходящим вокруг. То муху в тумбочку посадит, то волосок на дверцу приклеит – он всегда знал о происходящем вокруг. Завхоз со своими подручными уже давно поделили между собой мои деньги, и после моего отказа их спонсировать воспринимают это как личное оскорбление. Я живу в постоянном ожидании пакостей и провокаций…

Глава 24

Швейный цех

Мой первый рабочий день. Подъем, зарядка, завтрак и вывод на промзону. Нас выводят на малую промку, в швейные цеха, расположенные в жилой зоне колонии. Вход через шмон, выход тоже. Начальник цеха, майор, с учетом моего образования сразу предлагает мне на выбор несколько вариантов: стать уборщиком территории, обрезальщиком ниток с готовых изделий, вступить в секцию дисциплины и правопорядка (СДИП) и с повязкой на руке следить за мужиками, чтобы те курили в строго определенное время и в специально отведенных местах, или сесть за швейную машинку. Без колебаний я выбираю последний вариант. «А что, почему бы мне шить не научиться? – думаю я. – Хоть какая-то польза будет от времяпровождения в стенах колонии».

Я с энтузиазмом берусь за дело и иду на стажировку к осужденному из другого отряда. Многих я знаю по карантину, многие знают меня по слухам. Мой наставник интересуется: «А правда, что у тебя на лицевом счете миллион лежит? А правда, что тебя сам хозяин вызывал и просил эти деньги отослать обратно?» Я улыбаюсь и говорю, что это бред. Саша разочарованно и недоверчиво смотрит на меня. Он осужден за убийство. Москвич, когда-то занимался футболом и играл запасным в каком-то запасном составе «Спартака». Здесь он звезда. Швейную машинку я вижу первый раз в жизни и жадно ловлю каждое его движение. Он делится со мной секретами мастерства. Саша делает составную часть фуражки, пришивая околыш к стойке. У него план и норма выработки, и я сажусь за его машинку только во время перекуров. Быстро сориентировавшись, я прошу другого осужденного дать мне возможность учиться шить на его машинке. Он соглашается. Так, бегая от одной швейной машинке к другой, я постигаю секреты швейного дела.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное