Заложники

Не слезая со своей низкорослой лошадки, Карка изредка тыкал шестом в скрытую под болотной жижей дорогу. За ним, стараясь попасть след в след, ехал Скирвайлис, за которым гуськом следовали остальные всадники. Дорога делала неожиданные повороты или приобретала дугообразную форму — не один крестоносец, пытавшийся добраться по ней, проваливался в трясину. Случались несчастья и со своими, правда реже. В подпитии об этом вымощенном броде, коварной литовской кулгринде, лучше не вспоминать вовсе.

Наконец лошадка Карки выскочила на твердый берег За ней, расплескивая воду, выбрались остальные. За спинами всадников протянулся след на потревоженной бурой жиже, на поверхности болота лопались пузырьки воздуха.

Почувствовав под ногами твердую землю, кони задрали головы, оживились и бодро глядели перед собой на узкую дорожку, которая упиралась в темный ельник. На людей и животных пахнуло теплом родного дома, все почувствовали его близость. Разлапистые ветви высоких деревьев заслоняли небо и солнце. Глаза должны были привыкнуть к полутьме, чтобы стали видны препятствия, которых было не так уж мало по дороге. Узкая просека за долгие годы покрылась таким толстым слоем хвои, что казалась подстилкой из косульих шкур. Трава тут не росла, лишь кое-где виднелись по краям пучки папоротника с резными листьями да заплаты зеленого мха. Время от времени конские копыта постукивали по жилистым корневищам елей, вздувшимся на поверхности земли. Терпкие запахи леса приятно щекотали ноздри.

Оцарапав ветками лица и натрусив на себя хвою с деревьев, Скирвайлис со своими спутниками выехал наконец на простор. Перед ними простиралось поле, где колосились ячмень и овес, на другой полянке курчавились наподобие бараньей шерсти посевы гороха. Неподалеку от реки пестрел яркими цветами луг. Над ним гудели тысячи тружениц пчел, которые то и дело пролетали под самым носом у всадников, иногда одна-другая, охмелев от тяжести пыльцы, налетала на человека, а потом, поползав по его одежде или лицу, приходила в себя и снова пускалась в путь.

Чем ближе мужчины подъезжали к дому, тем радостнее становилось у Скирвайлиса на душе. Он даже негромко замычал про себя песенку, мысленно сократив путь к родному очагу: князь видел свой двор, где резвились и гомонили детишки Юдикиса — его внуки, видел торопливо идущую из дома в клеть невестку Мансте, — в безоблачный день всегда казалось, что на лице ее играют солнечные зайчики, а тело излучает по-женски таинственное тепло, от которого даже у видавшего виды воина замирает сердце.

Скирвайлис гордился тем, что сумел найти старшему сыну такую замечательную жену, и в то же время порой с испугом ловил себя на мысли, что ему самому эта женщина очень нравится. Когда он видел ее, у него сладко и тревожно замирало сердце.. Не раз князь мучительно думал: где, когда он видел женщину, на которую так разительно похожа его невестка? Он вспоминал и никак не мог вспомнить, не мог отделить образ той незнакомки от Мансте. И вот по дороге из лагеря крестоносцев его осенило…

Да, это была невольница, которую он встретил в Мазурии, когда литовское войско возвращалось из дальнего похода в землю Бранденбург. Ее вместе с остальными пленницами везли жемайтские воины. Скирвайлис, тогда еще совсем молодой, не старше Гругиса, юноша, бросил на девушку взгляд и восхищенно замер. Его заворожили исполненные невыразимой скорби глаза. Скирвайлис скакал верхом рядом с телегой, пытаясь еще и еще раз заглянуть в лицо обреченной. Такой красавицы ему не доводилось встречать. Он попросил развязать ей стянутые грубыми веревками руки, чтобы хоть как-то облегчить участь пленницы.

И надо же было такому случиться — к девушке намертво прицепился упитский князь Кяршис, назойливость которого, по собственным словам князя, объяснялась тем, что он первым увидел красавицу, а значит, добыча поэтому — его. Этот немало поживший на свете человек так распалился, что готов был мечом доказать свои права на пленницу. Скирвайлис тоже был из тех, кого голыми руками не возьмешь. Решили обратиться к военачальнику, гродненскому воеводе Давыду[3]. Это был суровый человек, бесстрашный воин, одно имя которого приводило в испуг неприятельских воинов.

Разгоряченные распрей, Скирвайлис и Кяршис ввалились в шатер воеводы.

Давыд хмуро выслушал их, закрыв глаза, будто мучимый болью. Неожиданно он вскочил и грохнул кулаком по деревянной колоде.

— Нашли из-за чего препираться! Девку не поделили! Невольницу! Позор! И это храбрые воины, и это мужчины! А ну-ка приведите ее сюда, я с ней живо разберусь!

Стоявшие на часах возле шатра воины помчались выполнять приказ. Спустя немного времени обворожительная мазурянка стояла перед языческим вождем. Давыд мельком посмотрел на девушку, и у него заняло дух. Но та отвернулась от него. Запустив пальцы в густые волосы, он яростно выкрикнул:

— Делиться вздумали! Оба свое получите!

Никто и глазом не успел моргнуть, как в руке у воеводы сверкнул обнаженный меч. Он со страшной силой обрушился на пленницу, разрубив ее пополам.