Заложники любви

   —  Так платили или нет? Говорите правду!

   —  Платили! Дали ей две тысячи!

  —   Ты взяла деньги?— спросил Аллу.

   —  Это разве деньги? Да и что мне оставалось делать, если эти отморозки даже торговались со мной? Проучить надо, чтоб сначала цену обговаривали, а потом лезли к бабе? А то ишь губы развесили, им еще девочку подавай! Сколько вам за нее отвалить пришлось бы! Вы со мною не сумели путем рассчитаться! Тоже мне, мужики! Сколько вас, отморозков, живет на двух этажах, ни одного приличного хахаля не увидела, все голодранцы и придурки! Вам только с дешевками путаться! Коли так, зачем к приличным женщинам пристаете? — разыграла негодование.

   —  Послушай, Алла, чтоб завтра утром ушла отсюда навсегда и никогда не пыталась вернуться! Ни за что не примем обратно. А на завод сам позвоню, скажу, за что тебя выгнал! У нас заводчане живут. Других не держим! Чтоб духу твоего не было.

   —  Егор Лукич, я поделюсь с вами, наличкой буду платить, не гоните, не звоните на завод! Сами разберемся, зачем сор из избы выносить? Не буду писать заявление в милицию на козлов! Ну и вы уступите, не гоните на улицу!

   —  Чтоб в семь утра тебя не было! Иначе, сам выброшу. Мне в общежитии шлюхи не нужны. Здесь нормальные люди живут, тебе среди них места нет!

   Алевтину из общежития увез пожилой человек. Он подъехал рано утром, вошел в вестибюль и, поздоровавшись с Поликарповичем, спросил любопытно:

  —   А за какую шкоду выбрасывают из общаги Алку?

   —  Не знаю! Выкидывают, иль сама уходит, я ничего не слышал. Бабы — народ капризный. Может, что-то не понравилось,— не стал откровенничать с чужим человеком.

   Вскоре спустилась по лестнице Алевтина. Кивнула вахтеру на прощание и поспешила к машине следом за приехавшим мужиком. По общежитию прошел слух, что эту пташку взял на содержание старый, но очень богатый человек.

   —  Из его рук ей не выскочить. Да, работать она уже не будет, не пустит на завод. Учиться тоже не даст. Ребенка родить не позволит. Но... Когда этот лишай помрет, Алке ничего не достанется, все отойдет его сыновьям. А она лишь тряпки заберет. И все годы, пока он дышит, станет жить под замком, как птаха в клетке. Не приведись такой судьбы никому...

   Больше Алевтину никто не видел, ее быстро забыли, словно она никогда и не жила здесь, в общежитии.

   Приключение с этой девкой не обошлось без последствия для ребят злополучной комнаты. Лукич распекал их весь вечер. Стыдил, ругал за димедрол, за групповуху, предупреждал каждого. Все четверо вышли от Егора, понурив головы. О женщинах вспоминать не хотели. В той комнате больше никто не видел бабья...

   Егор Лукич составлял отчет, сидел, склонившись над столом, выверял каждую цифру и не увидел пожилого мужика, вошедшего в вестибюль. Тот долго смотрел на коменданта, ждал, когда он освободится, потом присел на диван и задремал в тишине.

   И, если бы ни Поликарпыч, может выспаться успел бы тот посетитель. Но вахтер осторожно кашлянул в дверях кабинета, и Титов поднял голову. Вахтер указал на посетителя.

   —  Вы к кому? — спросил мужика Лукич.

   —  Знамо дело, к тебе! А еще к своим мальцам. Ты, как вижу, запамятовал меня. Когда-то прогнал, не велел приходить. Но как не появиться, коль тут мои дети, Ромка и Максим! Дозволь с ними встретиться!

  —   Зачем?

  —   Беда у меня!

  —   Какая?

   —  Баба померла. Хоронить надо!

  —   Вы о мачехе?

   —  Про нее зужу,— закивал человек.

  —   А ребята причем?

   —  Мил человек, она их смалу ростила! Не все время бухала. Уж когда выросли. Оно и грех с мертвой враждовать. Простить и проститься надо по-людски, по обычаю. Завтра похороны.

  —   Поликарпыч! Пусть ребята выйдут,— попросил Егор Лукич и, глянув на посетителя, добавил:

   —  Поговорите в вестибюле...

   Ромка и Максим вскоре опустились вниз, огляделись, Лукич указал им на отца, ребята его и не заметили на диване. Подошли, поздоровались холодно, как с чужим, сели поодаль, ждали, что скажет.

   Человек оглядел сыновей. Его и не его дети. Они хорошо выросли, раздались в плечах. Держатся уверенно. Это уже не мальчишки, настоящие парни, какие могут постоять за себя. К ним родительский кулак уже не применишь. Ребята взрослые, хорошо одеты. Это отец приметил сразу.

   —  Уже бреются. И стригутся в парикмахерской. Вона как вылизаны! Не то, что дома босяками ходили. Нынче оба как с картинки смотрятся,— думал человек не без гордости.

   Лукич исподтишка наблюдал за встречей.

   —  Сынки! Ну, что ж так-то? Как чужие сели. Ить не стало мачехи! Померла она!

   Парни молча переглянулись, пожали плечами:

   —  А нам какое дело? — буркнул Ромка.

   —  Твоя баба, твоя проблема! — поддержал Максим.

  —   Она растила вас! —напомнил глухо.

   —  Постыдился бы вслух говорить!

  —   Мы в вашей семье были лишними,— отвернулся Максим.

   —  Нешто за все годы капли света не видели?

   —  Сам вспомни, а нас не дергай!

   —  Чего хочешь? Зачем пришел? — спросил Максим.

   —  Хочу попросить обоих, чтоб пришли на похороны.

  —   Это еще зачем?

  —   Кто она нам?

   —  С мертвыми не враждуют! — подсел человек поближе к сыновьям.

  —   Я не приду! — нахмурился Максим.