Заложники на Дубровке, или Секретные операции западных спецслужб

— Войска постепенно выводят, — немного подумав, ответила Валентина Ивановна. — Но нельзя их полностью выводить. Это значит, мы отдаем людей, которые там живут, в руки отъявленных бандитов!

— Значит, надо отдать семьсот жизней этим бандитам? Кто ответит, когда там внутри начнут стрелять? Делайте что-нибудь или дайте делать нам! Они отпускают людей. Пустите нас на площадь!

— Красная площадь, — повторила вице-премьер, — закрыта в связи с особым положением. Те, кто отпущен, отпущен благодаря проводимой работе.

— Неправда!

— Поймите, — попыталась достучаться до разума людей Матвиенко, — они не отпустят ваших детей после митинга. Это не в их интересах.

Но взывать к разуму было уже бесполезно. «Митинг, митинг, митинг!» — стал скандировать зал. Он был уже почти неуправляем.[297]

Снаружи у оцепления было не лучше — и, словно почувствовав это, террористы в очередной раз добавили масло в огонь. Стало известно, что, если российские власти не начнут выполнять их требования, с шести утра следующего дня бандиты начнут расстреливать заложников.

Это было закономерное заявление — страшное, но абсолютно закономерное. «Они сейчас настроены не на переговоры, а на давление, — сказал психолог Владимир Спиридонов. — Угрозы расстрелять заложников — самый эффективный способ такого давления».[298]

Но этого, конечно же, не понимали близкие заложников:

— Начнут расстреливать с шести утра?! За что?!

Как было им объяснить, что не за что, а — почему…

Потому что бандиты в захваченном театральном центре почувствовали слабину. Потому что родственники тех самых заложников, которых собирались расстреливать, шли на поводу у террористов, старались выполнять все их требования — и требовали этого от власти. Поэтому террористы нагнетают ситуацию, надеясь новых уступок и, в конце концов — полной капитуляции страны.

Но как это можно было объяснить тогда? Людям, которые уже не способны были мыслить логически?

* * *

К середине этого долгого дня к захваченному ДК прибыла наконец прилетевшая из США журналистка «Новой газеты» Анна Политковская. Она была известна своими симпатиями к чеченским «борцам за свободу» — как, впрочем, и большинство ее иностранных коллег.

Политковская ненавидела российскую власть чистой и незамутненной ненавистью (а скорее всего, не только власть, но и само государство) — однако, несмотря на это, оставалась гражданкой нашей страны. И в ситуации, когда речь шла о жизнях невинных людей, она не могла стоять в стороне и насмехаться. Попытаться помочь заложникам было гораздо важнее. К тому же, среди заложников оказалась хорошая знакомая Анны…

Около трех часов дня Политковская вместе с Леонидом Рошалем вошла в здание. До грузовиков, перегораживающих дорогу к зданию, их проводил помощник президента Ястржембский. «Иди попробуй, — сказал он на прощанье Политковской. — Может быть, удастся?» Удастся — освободить остающихся в заложниках детей. «Сначала — о детях старшего возраста, — напомнил он журналистке. — Надо отпускать, они дети».

Политковская понимала это и сама — но как убедить в этом террористов. Она с трудом представляла, как это можно сделать — ведь даже для того, чтобы зайти в здание, требовалось огромное мужество. Потом журналистка рассказывала, что не помнит, как дошла да входа в театральный центр; было очень страшно. Очень.

Все было, как в кошмарном сне.

«Вот мы входим в здание. Мы кричим: „Эй! Кто-нибудь!“ В ответ — тишина. Такое ощущение, что во всем здании нет ни души. Я кричу: „Я — Политковская! Я — Политковская!“ И медленно поднимаюсь по правой лестнице — доктор говорит, что знает, куда идти. В фойе второго этажа опять тишина, темнота и холодно. Ни души. Кричу опять: „Я — Политковская!“ Наконец от бывшей барной стойки отделяется человек».[299]

«Когда мы пришли туда с Анной Политковской, — рассказывал Рошаль, — боевик сказал: „Вы кто?“ Она говорит: „Я Аня Политковская“. Тот ей: „Ну и что?“ А потом другой: „Ах, Аня!“ Я бы не сказал, чтобы они с ней были милы, обнимались. Ничего подобного. Очень все было сухо».[300]

Политковская: