Заложники (Рассказы)

Это они для нее, Аллы, старались - искали выход. Алла молчала с отсутствующим лицом, да и что скажешь? Положение хуже губернаторского, но ведь безвыходных ситуаций не бывает. Она ведь даже не паспорт потеряла. Хотя жутко тоскливо было сидеть вот так, слушая заботливых Нинель и Македонову, которым наверняка чрезвычайно нравилась их теперешняя роль, еще немного - и начнут воспитывать. Они так долго могли, хлебом не корми, поэтому Алла не выдержала, встала и пошла, буркнув что-то про начинающуюся мигрень, про утро вечера мудренее, не обращая внимания на недоуменно-осуждающие взгляды.

В номере вытряхнула из сумки с тщанием уложенное барахлишко, которое приобрела здесь: босоножки, блузка, колготки, темные очки, белье, косметика... Разложенное на кровати, сейчас это почему-то выглядело жалко и ненужно, хотя еще день назад она чувствовала себя удачницей, словно откопала клад. В любезном отечестве днем с огнем не сыщешь, даже за большие деньги. Да и времени нет искать. Здесь же этой дребедени завались, глаза разбегаются. И все нужное, необходимое, повседневное, хорошего качества, жаль отказываться!

Если честно, то теперь, когда уже все было куплено, лежало в сумке и чемодане, празднично упакованное в невесомые хрустящие пакеты, когда уже свыклась с приятным и тоже каким-то праздничным чувством обладания (словно что-то новое сулило в жизни), так что ж теперь, значит, пойти и продать все это - туфли, блузку?.. Нет, этот вариант ее не очень устраивал, и не потому, что возьмут обратно, не вернут денег, - просто жаль было расставаться, шло ей все, удобно было, она себя какой-то другой чувствовала, более привлекательной, женственной...

И вдруг отнимется?

Нет, не согласна она была. И потом куда-то идти, объясняться с продавцами, вымогать деньги, а на тебя смотрят как на... Потому что у тебя на лице, наверно, написано огненными буквами, кто ты есть и откуда, еще одно унижение... Сколько ж можно?

Лежала ничком на постели, среди хрустящих пакетов, из этой чужой, красивой, легкой жизни, а в распахнутое в ночь окно доносились снизу, вероятно, из бара на веранде веселые счастливые голоса. Народ жуировал, не ведая и х, вернее, ее проблем. Не комната, а одиночная камера. Да кто просил поселять ее одну? Пусть бы лучше с Нинель и Македоновой, заклятыми подругами, главное - платить меньше! Хотя они все думали, и профессор Борис Федорович тоже (не мог точно узнать), что со всех возьмут одинаково...

Тоска, тоска! А главное, все еще предстояло, гадкое, муторное, разговоры, упреки, снова взгляды, пересуды... Нинель с Македоновой так просто не успокоятся, еще будут, заботливые, тянуть из нее жилы, хотя сейчас наверняка дрыхли без задних ног, прижав туго набитые кошелки, - им-то в конце концов что? С ними все в полном порядке, они могут быть спокойны, это ей одной такая невезуха.

Алла рывком подняла себя с постели - к зеркалу, не ожидая, впрочем, ничего хорошего: устала, к глазам морщинки собрались (вот так стареют!)... Только ничего не выйдет, она так просто не сдастся! Ну-ка, улыбочку, вот так, теперь еще, веселей, беззаботней, уже лучше, немного пудры, чуть подправить глаза, губы (помада здешняя, очень приятная) - совсем недурно! Один раз живем!

Бар, как она и предполагала, был полон. Все столики заняты, да и у стойки выстроилась плотная шеренга, на которую падали цветные отблески от красиво и загадочно мерцающих разноформенных бутылок, дрожащих в зеркалах, неяркие красные фонари мягко прореживали сумрак, где-то под потолком, в клубах сигаретного дыма ненавязчиво витала знакомая музыка...

- О, Аня! - услышала вдруг голос.

К ней или не к ней?

- Не Аня, а Алла, - раздраженно буркнула под нос, еще из того, из прежнего настроения, но тут же одернулась, очень даже хорошо, отлично, пусть будет Аня, ее это вполне устраивает. Аня, Беата, Мария, Эльжбета, Луцилия, Клеопатра, Корделия, кто угодно... Если б кто знал, как ей обрыдла эта Алла, несчастная, сил никаких нет!

Аня? О'кей, Аня, превосходно!

Она неожиданно для самой себя улыбнулась - д р у г о й улыбкой, тут же ощутив почти радостно: другая! Аня, Маня, без разницы. И подходивший к ней (к кому же еще?), ее приветствовавший знакомый венгр тут же был этой улыбкой ослеплен, сбит с ног, повержен и полонен. Бережно коснувшись ее руки, повел к столику, вокруг которого сидели еще несколько человек, знакомых и незнакомых, бутылки стояли, бокалы, чашечки с кофе...

Ей тоже улыбались - восторженно, едва ли не с восхищением. Коньяку? шампанского? вина? Лица в сумерках красивые, таинственные, возбужденные, она (кто?) красивая, вина, пожалуйста, а вообще-то она, пожалуй, бы и коньяка (гулять так гулять!)... В бокале янтарно плескалось, искрилось - прозит! - и внутри зажглось, горячо побежало по жилам, затрепетало.