Заложники (Рассказы)

Но ничего, к счастью, не происходило. К тому же все было именно так, как рассказывали хозяева: Джулия время от времени совершала вдоль забора обход участка, где у нее, за кустами черноплодки и красной смородины, была проложена собственная тропка, что-то она там вынюхивала и покусывала полезную ей травку, а большую часть дня лежала между домом и калиткой ждала возвращения хозяев.

Крупную тяжелую голову она укладывала на передние лапы или между ними и так надолго застывала, словно изваяние, лишь изредка вздрагивая и поводя, как локаторами, высокими клиновидными ушами. Иногда она поднимала голову и величественно оглядывалась по сторонам, словно проверяя, все ли на месте, или вдруг начинала настороженно вглядываться во что-то, только ей видимое, а то неожиданно взлязгивала зубами, ловя какую-нибудь слишком назойливую муху.

На нас она обращала внимание лишь постольку, поскольку мы существовали в вверенных ей пределах. Не то что бы мы совершенно ее не интересовали, нет, иногда она даже очень внимательно за нами следила, за всеми нашими передвижениями во дворе, а то внезапно возникала в доме - на кухне или в комнате, или взбиралась по узкой, крутой, вьющейся лестничке ко мне в мансарду.

Она садилась возле двери и некоторое время наблюдала за мной, или мы оба смотрели друг на друга, она - с невозмутимым, загадочным выражением, я с любопытством и некоторым, не скрою, беспокойством. Так и сидели - глаза в глаза, кто дольше выдержит. Чаще все-таки не выдерживала она, широко зевала, распахивая огромную зубастую пасть с длинным алым языком и, взмахнув саблевидным серебристым хвостом, с достоинством удалялась. Туп-туп-туп когтями по дереву и поскрипывая ступеньками.

Было, было что-то тревожное, даже пугающее в этом пристальном собачьем взгляде. Неуютное. Не знаю, чувствовал бы я нечто похожее, будь собака моей собственной или хотя бы другой породы, - сказать трудно. Скорей всего, да. Своя собака и есть своя, ты ее знаешь со щенячьего возраста, она на твоих глазах выросла, ты ее из собственных рук выкормил и все повадки ее тебе известны, как дважды два. А тут...

Немецкая овчарка, она и есть немецкая. За ними по отношению к человеку числится не очень благовидное. Правда, их ли тут вина? Умом-то отдаешь себе в этом отчет, а что делать с легким холодком в затылке и колкими щекотными мурашками вдоль позвоночника?

Иногда она подходила вплотную и независимо обнюхивала меня, шевеля смоляным влажным носом и допытываясь какого-то своего собачьего знания, которое зрением не исчерпывалось. И мне казалось, что я понимаю ее - ведь и с нами, людьми, бывает, что не только окружающие предметы, вроде бы привычные, но и давно знакомые, даже самые близкие люди вдруг озадачивают именно незнакомостью - будто впервые видишь: откуда? Возникают с ошеломляющей новизной - смотришь и поражаешься.

Вот и у нее в тайниках ее собачьего сознания, при взгляде на меня, вероятно, возникало: откуда? В ее доме, на ее территории, ест, пьет, спит кто такой?

Как ей было объяснить?

И себе-то часто не объяснить самых даже элементарных вещей - как все происходит и случается в этой жизни.

Бывало, что она устраивалась тут же, в мансарде, искоса наблюдая за мной, словно надеясь разгадать меня по какому-нибудь случайному жесту, который выдаст меня с головой. И я не знал, то ли быть ей признательным за такое внимание, то ли обижаться за недоверие. Взгляд ее тревожил, проникал внутрь, пронизывая, подобно сконцентрированному энергетическому сгустку.

В конце концов я не выдерживал и спускался вниз, а спустя пару минут раздавался скрип ступенек под Джульиным тяжелым телом и требовательное карябанье о дверь, если я прикрывал ее.

А как она делала первый шаг за порог! Это нужно было видеть: голова высоко поднята, уши навострены, тело вытянуто в струнку... Красивая и гордая!

Хозяйка!

То ли открытое небо на нее так действовало, пробуждая древние инстинкты и одновременно вселяя ощущение собственной силы и власти, то ли она действительно чувствовала себя хозяйкой и по-хозяйски бдительно оглядывала свои владения.

Было бы однако ошибкой думать, что Джулия только ко мне проявляла такое пристальное внимание. Однажды жена пожаловалась, что была сильно напугана, вдруг увидев устремленные на нее мерцающие в сумраке Джульины глаза.

Но ведь, с другой стороны, и мы тоже любили наблюдать за ней, лежала ли она в любимой позе на своей командной высоте или бродяжничала по саду с низко наклоненным к земле носом. Так и притягивало к ней взгляд, и вовсе не только потому, что была она такая ладная и сильная, а вероятно, еще и потому, что тем самым мы как бы заглядывали в тот, другой, с нами связанный, но одновременно и вполне самостоятельный, автономный мир, где она была таким же центром, таким же средоточием, как мы в своем.