Заложники (Рассказы)

В свою очередь все мы старались ей дать понять, что очень хорошо к ней относимся, все вместе и каждый в отдельности, дополнительно подкладывая в миску лакомые кусочки колбасы или мяса. Мы как бы заискивали перед ней, стараясь ублаготворить и тем самым снискать еще большее расположение.

Между тем старшая дочь пыталась устано- вить с Джулией какие-то свои особые отношения, время от времени норовя заманить ее в укромный угол сада, отделившись от всех остальных и, главным образом, от сестренки. Вернее отделив Джулию. Та не слишком охотно на это поддавалась, но дочь тем не менее происков своих не оставляла: зачем-то ей было нужно.

Когда мы уходили все в лес или на озеро, она спрашивала всякий раз: а когда мы вернемся, Джулия будет нам радоваться? И уже на полпути к дому срывалась и бежала со всех ног к калитке, опережая других, чтобы первой углядеть высунувшийся в щелку умильный Джульин нос, услышать ее приветственное сопение и нетерпеливое поскуливание.

Да, Джулия радовалась нам, но еще больше дети радовались этой ее радости, щедрые в своем чувстве, ответном, но как бы и опережающем. Радость радости - нетривиальное чувство в наш холодный век - представала здесь, можно сказать, в наиболее чистом виде.

Просыпаясь же, дети первым делом распахивали дверь - узнать, тут ли Джулия, чтобы сразу наброситься на нее с нежностями. Наверно, мало что найдется в мире более трогательное, нежели эта утренняя, полусонно тягучая детская и собачья взаимная нежность, источающая сокровенное тепло бытия.

Благословите детей и зверей - воистину!

Но настроение их тут же портилось, а на лицах появлялось разочарование, глаза тускнели, едва обнаруживалось, что место Джулии под их дверью пусто. Словно праздника их лишали.

"Папа, - взывали они перед сном умоляюще, - пусть Джулия спит возле нашей двери. Ну пожалуйста!"

Да разве ж я был против?

Хотя спала она не очень спокойно - громко вздыхала, а иногда повизгивала совсем по-щенячьи, часто поднималась, чтобы сменить позу и потом с тяжелым стуком укладывалась вновь, так что, казалось, сотрясается весь дом.

Впрочем, я тоже ловил себя на желании, чтобы Джулия при пробуждении была рядом, терпеливо либо, напротив, нетерпеливо ждущая, когда же ты наконец откроешь глаза и спустишь на пол ноги. Тут же и она поднималась, сладко потягиваясь, низко припадая на передние лапы и прижимая уши. Хвост ее при этом приветливо повиливал.

Она радовалась нам. Немного застенчиво, словно сама смущаясь этой своей радости. Радости, которой мы ничем не заслужили. Наверно, это даже немного напоминало воровство: предназначалось не нам, но мы пользовались.

Видимо, в каждом человеке таится эта вечно неудовлетворенная потребность в любви к нему другого существа, даже и собаки. Любви беззаветной, бескорыстной, нетребовательной. Любви-преданности, любви-привязанности, любви-избранности и любви-радости. Способен ли человек на такую?

Раньше мы могли об этом только догадываться. Теперь нас краем коснулось.

На этом, вероятно, можно и оборвать затянувшееся повествование.

Вскоре вернулись из отпуска загорелые дочерна на южном жарком солнце хозяева, и мы навсегда покинули этот старый двухэтажный дом со скрипучей лестницей и хранительницей очага овчаркой Джулией.

Господи, как же она радовалась их возвращению, какой щенячий восторг был написан на ее седеющей морде, какое ликование бушевало во всем ее большом, трепещущем от носа до кончика хвоста теле! Как она носилась по садовой дорожке, забавно вскидывая лапы и подскакивая то к хозяину, то к хозяйке, пытаясь лизнуть в лицо!

Мы смотрели на этот самозабвенный восторг и нам было немного неловко, как будто мы подглядели что-то очень сокровенное, не предназначенное для посторонних глаз.

Мы были - посторонние.

И еще было неловко, наверно, потому, что часть этой собачьей любви мы пытались присвоить себе, наивно полагая, что такое возможно - вот так, сразу, наскоком, украдкой, как бы между прочим... Было чуть-чуть стыдно.

И долго еще потом вспоминались и этот дом, и Джулия, и всякий раз становилось почему-то теплей на душе, как будто и впрямь нам тоже досталось - ее любви.

Той самой, которой, увы...

СВЯЗИТЕЛЬ

Как-то тревожно становится иногда после очередного его звонка. Или открытки. "Привет! Я в Михайловском. Унылая пора, очей очарованье... Бродим под ручку с Александром Сергеевичем. В ресторации кормят сытно и недорого, но не очень вкусно. В лесу свинушки и опята. Ветер взбивает пыль не проселке. Вдруг замечаю, что не помню, в каком я веке. Обнимаю. П.".

Телефонные звонки его так же неожиданны, как и открытки, и раздаются из самых подчас неожиданных мест. Однажды он позвонил из Соликамска (что его туда занесло?), в другой раз - из какой-то неведомой Кок-Чульи, которой ни на карте, ни в справочнике не отыскать, но он никогда ничего не объясняет, а привычно засыпает традиционными вопросами, как если бы звонил не из Чурека или со станции Константиновская, а из дома или телефонного автомата на другом конце Москвы.