Я направился на набережную, где стояло несколько больших морских судов. В мои времена такого не было. В год моего рождения лорд Коуртни перекрыл реку дамбой. После этого все товары пришлось разгружать в Топшэме, и лорд получал хорошие деньги. Наверное, горожане снесли дамбу, и все вернулось на круги своя. Но суда были совсем не похожи на одномачтовые корабли, на которых мы с Уильямом отплывали во Францию. На многих я увидел две и даже три мачты. Набережная тоже стала гораздо длиннее и шире, чем раньше. Вдоль нее стояли большие склады. С помощью колесных механизмов с кораблей сгружали бочки и ящики.
В дальнем конце набережной я увидел элегантное новое здание, двухэтажное, со стеклянными окнами на верхнем этаже и белоснежным фронтоном. На первом этаже под открытыми аркадами громоздились ящики и тюки с товарами. Но самым замечательным мне показалось то, что стены здания были построены из небольших прямоугольных блоков красноватого цвета. Я никогда ничего такого не видел. Они были похожи на песчаник, только крепче. Я задумался, где их добывают и почему такой редкий и удивительный камень использовали для постройки дома там, где его увидят только работники и моряки.
Я вернулся к западным воротам, прошел под старой каменной аркой и по крутой улочке зашагал вверх, в центр города. Здесь изменилось абсолютно все. Все углы были прямыми, все крыши покрыты черепицей, те дома, что раньше были двухэтажными, стали трех-, а то и четырехэтажными. Впрочем, грязь на улицах осталась прежней. Вокруг по-прежнему воняло выгребными ямами и гниющим мусором. Да и улицы не выпрямились – они, как и раньше, вели туда же, куда и в наши времена. Это было истинное царство народа.
Главные улицы вымостили брусчаткой или засыпали гравием. По ним то и дело сновали лошади, повозки, экипажи и телеги. Небольшие открытые экипажи были запряжены одной лошадью, большие крытые – парой. Я встречал множество всадников, а пешим путникам приходилось внимательно смотреть по сторонам, чтобы не попасть под лошадь – и не наступить в груды навоза. Кучера постоянно кричали прохожим, чтобы те освободили им дорогу. Всадники тоже покрикивали. Совершенно ясно, что существовал определенный порядок в том, кто и кому должен уступать дорогу, и касался он не только прохожих, но и всадников и экипажей. И, как всегда, основным преимуществом пользовались самые хорошо одетые люди. Один молодой человек с белыми волосами поднял свою длинную палку и кончиком ее бесцеремонно сгонял людей со своего пути.
Старые южные ворота надстроили. Над стенами появились большие круглые башни. Судя по всему, сделано это было давно – каменная кладка давно нуждалась в ремонте. Улица стала уже, а народу на ней появилось больше. В мои времена каждый дом был шестьдесят-семьдесят футов шириной, с широкой аркой, ведущей во внутренний двор. Теперь же редкий фасад был шириной больше двадцати футов, а ворот вовсе не осталось, только узкие двери. Но все дома стали выше и стояли плотно друг к другу. Щипцовые крыши выступали вперед над головами прохожих. Мне показалось, что дома, словно попрошайки в высоких колпаках, умоляюще сложили ладони и склонились к пробегающим мимо покупателям.
На северной стороне улицы, где когда-то был постоялый двор «Медведь», я заметил расписную доску, свисавшую с металлической перекладины. Я видел много таких досок на улице, ведущей к южным воротам, но эта меня особенно поразила. На ней был нарисован медведь!
Я и представить себе не мог, что столь нематериальная вещь переживет века! Я видел, как целые города меняли свои названия – так Мортон превратился в Мортонхэмпстед. Но в целом люди, возвращаясь обратно, спустя много лет, могли увидеть прежние названия. Традиция, как столетний плющ, медленно прокладывает себе путь по извилистым тропинкам наших разговоров и закрепляется на таких словах, твердо удерживая их на месте. Можно было подумать, что это частная собственность, уцелевшая, несмотря на завистливые взгляды и чужие руки. Но все городские дома моего времени уже исчезли. Они погибли в пожарах, их разграбили, время не пожалело их. А самые обычные вещи – названия и дороги – сохранились в веках.