Заложница

– Самолеты не смогли бы летать, а если они не смогли бы летать, не таяли бы полярные ледяные шапки. Еще не поздно восстановить природное равновесие. И вот что самое ужасное: мы знаем, какой вред наносит авиация, и все-таки продолжаем летать самолетами. Это все равно что продолжать курить с диагнозом рак легких!

Есть в голосе Бекки нечто пугающее. Визгливое дрожание, которое я подмечал у уличных проповедников и у ходящих от дома к дому сектантов. Эта ее пылкость подсказывает мне, что Бекка действительно верит в то, что говорит. А если так, на что еще она способна?

– Ты сама-то не понимаешь, что тобой манипулируют? Кто бы ни дергал за ниточки – тюрьма им не грозит. Им на тебя плевать. Тебя подставили, чтобы расхлебывать заваренную ими кашу и за все отдуваться. Ты – пушечное мясо, Бекка, только и всего, пешка в чужой игре. Тебе основательно промыли мозги.

– Ты неправ. Ты не знаешь, кто они.

– А кто именно?

На мгновение мне кажется, что Бекка назовет имя, но она уклончиво отвечает:

– Наш лидер и учитель.

Наш лидер и учитель, словно это секта какая-то.

– А ты знаешь, что делают в тюрьмах с такими, как ты? С теми, кто издевался над детьми?

Я выжидаю достаточно долго для того, чтобы до нее дошел смысл моих слов. Вспоминаю случаи, когда сидел в допросной напротив грабителей, убийц и насильников. И неважно, какие бы жуткие преступления они ни совершили, какое бы отвращение они у меня ни вызывали, я никогда не чувствовал того, что ощущаю сейчас. Прежде мои мышцы не напрягались от желания ударить, раньше мне не хотелось пригвоздить кого-нибудь к полу и рассчитаться с ним по полной. Мне никогда не хотелось кого-то убить.

Но ведь никто не угрожал жизни моей дочери и жены. Я пытаюсь представить происходящее на борту рейса № 79, но в голове у меня лишь образ самолета, врезающегося в здание. Он крутится по закольцовке: огонь, крики и искореженный металл.

– Как я могу попасть в тюрьму, – усмехается Бекка, – если никто даже не знает о моем существовании?

В ее голосе слышна издевка, которая возмущает меня еще сильнее, и я чувствую, как по пальцам струится свежая кровь, когда я бьюсь руками о металл браслетов.

– Мы тебя найдем. Я тебя найду.

– Ты даже не знаешь моего настоящего имени.

Дыхание Софии становится ровнее, когда она засыпает, до предела вымотанная перенесенным анафилактическим шоком. И тут я обретаю ясность мысли, прежде затуманенную страхом, что дочь может умереть. Я будто выключаю крутящийся у меня в голове фильм об угоне и вспоминаю, кто я и что умею.

– Твоя мать ездит на красном «мини-купере» с помпончиком на зеркальце заднего обзора.

Наступившее молчание превращает мое предположение в факт, и эта маленькая победа придает мне мужества и сил. В тот день я сменился с дежурства, когда заметил Бекку в гипермаркете «Теско». Я обещал Майне – себе обещал! – поехать домой, но желание сыграть пересилило, и я обнаружил, что направляюсь совсем в другую сторону, к гипермаркету на окраине соседнего городка, где меньше вероятности столкнуться со знакомыми мне людьми. У меня был полный карман мелочи, и поэтому я думал, что все сложится. В конце концов, что такое моментальный билет? Их покупают тысячи людей. Я не стану входить в свой онлайн-банк, не истрачу больше десятки, брошу играть, если на сей раз продуюсь…

Сколько пустых обещаний, сколько сделок с самим собой!

Вот так же себя чувствует алкоголик, думал я. Нормально, если выпью пива – пива, а не водки. Нормально, что всего полпинты – это же не пинта. Нормально, если выпью с друзьями после пяти часов вечера.

Я вывалил все из кармана на прилавок, стараясь не встречаться взглядом с кассиром на случай, если он догадается, кто я такой на самом деле. Потом сидел в машине за сорок пять километров от дома и соскребал серебристую фольгу с семи бесполезных билетиков. Первый шаг – это признание у себя проблемы, – твердят все вокруг. Вот только молчат, каков же второй шаг.

Если бы я поехал прямо домой, то разминулся бы с Беккой. Но я пару минут просидел в машине, борясь с пробившим меня по́том, с чувством вины, с желанием сыграть еще разок. Нашел в бардачке фунтовую монету и горстку двадцатипенсовиков в пепельнице, которой никто не пользовался, пока ждал включения парковочного автомата. Наскребя еще на два билетика, я вылез из автомобиля, ненавидя себя, но все же решив повторить. На сей раз возьму другие: с тремя совпадающими цифрами. Оценю очереди, постараюсь купить у другого кассира. Если попаду на первого, грустно улыбнусь и скажу: «Жена говорит, не те взял». Пусть думают, будто я подкаблучник. Это лучше, чем правда.