Залы Штормового Предела

Хрипящее, дышащее с присвистом существо в кровати больше напоминало ящероподобного, чем человека. Все его волосы были сожжены, обгорелая плоть свисала скрученными, покрытыми волдырями лоскутами там, где должно было находиться лицо. Только два сердитых карих глаза говорили Тамалону, что это был его двоюродный дед Роэль.

Хрип в этих тяжело работающих лёгких сказал ему еще одну вещь: возможно, Роэлем ему быть не так долго.

Глаза поймали Тамалона, как будто они были двумя остриями мечей, вонзающимися в его внутренности и поднимающими его беспомощного, связанного.

– Обещай мне, – раздалось ужасное, грубое рычание. Это было всё, на что он теперь был способен. Но и оно сломалось и дрогнуло на втором слове.

– Всё, что в моих силах, дядя, – быстро сказал Тамалон, склоняясь рядом, чтобы умирающий знал, что он был услышан.

Перестав быть дружелюбным и рычащим медведем, Роэль вернулся к Штормовому Пределу и прорвался сквозь пламя в поисках выживших; не найдя никого, он возвратился вот в таком состоянии.

Роэль изо всех сил пытался сесть, цепляясь за молчаливую, белую как кость леди около кровати для поддержки. Его огромные руки напоминали костистые, скрюченные когти. Их нащупывание, трясущееся схватывание, должно быть, причиняли Тескре ужасную боль, когда они поднимали своего владельца, но она не издала ни одного звука и покачала головой, когда Тамалон подошел, чтобы помочь Роэлю. Тихие слезы падали как дождь на постельное бельё, над которым она стояла.

– Сделай Ускевренов великими снова, – прорычал Роэль. – Богатыми… важными… уважаемыми! – Кашель схватил его на мгновение, и он нетерпеливо покачал головой, выступивший от напряжения пот поблескивал на его изуродованном лице. – Не трать впустую своё… время… как это сделал я.

– Дядя, я снова восстановлю величие нашего рода, – горячо сказал Тамалон. – Я клянусь.

– Огненной Чашей? – тяжело дыша, спросил Роэль.

Тамалон энергично кивнул, дико посмотрел на слуг, которые стояли у двери, и сказал: – Приведите…

Подобная когтю рука, обхватившая его руку, обладала мощью, способной её расплющить. – Нет… времени, – прорычал Роэль. – Дайте мне поцеловать… Тесси...

Леди быстро наклонилась, чтобы приблизить свою голову к его, но свет в тех сверкающих глазах угас прежде, чем она успела это сделать.

Когда голова Роэля упала назад, Тамалон увидел, что его обезображенные губы застыли в последней, безумной улыбке.

* * * * *

– Позвольте мне уточнить ситуацию, – осторожно сказал законодатель Селгонта, стараясь не смотреть на сердитые лица мечников, нависших над столом. – Эта чаша определяет, кто является истинным Ускевреном, а кто нет?

– Точно! – торжествующе проорал Перивел. – Эта чаша содержит волшебство, более старое, чем кто-либо в этом зале, которое заставляет ее загораться, если кожа любого, не являющегося истинной крови Ускевреном касается её. Мой предок Тобеллон зачаровал её таким образом, из соображений тщеславия, после смерти мага Хелемголарна. Смотрите!

Все глаза в комнате проследили за взмахом его руки, на большой, простой кубок, который стоял незамеченным на столе, его пламя угасало.

– Никакая ложная рука не касается её сейчас, – сказал Перивел, многозначительно глядя на Тамалона, – поэтому она находится в спокойном ожидании. Никто из тех, в чьих жилах не течет кровь Ускевренов, не может прикоснуться к Огненной Чаше, не разбудив её пламя.

– Никто из тех, в чьих жилах не течет кровь Ускевренов, не может прикоснуться к Огненной Чаше без этого краткого воспламенения? – законодатель Лоакрин медленно повторил слова претендента, делая их вопросом. Он бросил взгляд на Перивела, получил кивок, а затем неспешно повернул голову к Тамалону.

И глава дома Ускеврен кивнул, неторопливо и обдуманно.

Законодатель прочистил горло, и повернул голову, чтобы рассмотреть чашу.

– Итак, – медленно проговорил он, – в таком случае, казалось бы…

Его голос замер подобно звуку рога, в который перестали дуть. Его рот широко открылся от изумления. Головы повернулись, чтобы проследить за его удивленным пристальным взглядом, и у всех в зале, отвисли челюсти.

Служанка, которая спокойно вытирала пыль и убиралась везде в банкетном зале, только что вышла вперед, чтобы взять чашу. Теперь она, весьма изношенной тряпкой, с внимательной сосредоточенностью протирала её, вращая голыми руками над столом. Но никакой намек на пламя не вырывался из кубка.

Мужчины за столом глазели на неё в течение долгого, напряженного времени, когда она полировала чашу, очевидно не обращающую внимания на их испытующие взгляды, до того, как законодатель пошевелился снова.

На этот раз, его взгляд был направлен на мужчин, сидевших вокруг него, и он не был дружелюбным. – Мы сидим за столом одного из самых могущественных торговцев нашего города, – холодно произнёс он, – и стремимся отплатить за гостеприимство, пытаясь вырвать его дом – этот дом, в который, я видел, он возвращается и который оставляет в течение многих десятилетий преуспевающей торговли – от него, заявив, что он не тот, кем был многие годы в глазах всего Селгонта.