Замена

Я видела только руки Икари-куна, побелевшие костяшки — белее мела на его штанине. Мне подумалось, что если будет возможность еще поговорить с ним о прошлом, многие детали стоит скрыть. Так будет проще.

Вопрос растворился в посадочном вое. Машину мягко потряхивало, а когда все стихло, оказалось, что и говорить больше не о чем, только уже на выходе, у самого трапа, Икари-кун зачем-то остановил Кадзи, они спорили о чем-то, а я шла за Акаги, слушая скороговорку ее телефонного разговора. Речь шла о медицине и точных дозах.

Край летного поля нырял вниз, в стороне висели рубины огней какой-то башни, а вдалеке сплошным ковром ламп звучал город. Его свет лежал на низких тучах. «Еще один город, — подумала я. — Чуть менее абстрактный, чем тот, из детства».

Акаги за моей спиной все сыпала латинскими словами, а я грела руки и пыталась снова понять: слышу я ее или вижу. Почему-то сейчас, в предчувствии глухоты, это казалось очень важным. Блестки гласных, сполохи темноты в паузах — ее речь была здесь, поверх действительной, реальной картины вечернего города. Это было единое полотно, крепко стравленное, цветистое.

Осталось понять, чего я лишусь, перестав слышать.

— Дерьмо.

Икари-кун стоял рядом и тоже смотрел на город. Почти наверняка он видел не то, что я, но моя синестезия не при чем.

— Что это за мир, Аянами? Что за дерьмовый мир?

Он не нуждался в ответе: Икари-кун видел какой-то свой мир, отличный от моего. Мир, где меня не нужно было глушить, где инспектор Кадзи не включил бы музыку, только чтобы напомнить мне о пределе моих возможностей.

Хотела ли я пожить в таком мире?

Странный вопрос. Это, наверное, заразно — задаваться странными вопросами. Правда состояла в том, что Икари приходилось подтягиваться к моему миру. Смотреть — для начала. Потом участвовать в нем, а совсем вскоре и жить.

— Зачем вы вызвались? — спросил он.

— Другой возможности не было.

От здания аэропорта отделился пучок света. Он вымел секции ограждения, повернулся и стал фарами. Наша машина — еще одно звено, еще один пустой взгляд в зеркале.

— Не было?

Я промолчала. В его мире, вероятно, была. Икари-кун щурился: свет фар бил его прямо по глазам. Свет становился ярче, объемнее, окрашивался шумом двигателя.

— Я спросил у Кадзи-сана, зачем нужно было включать музыку. Знаете, что он ответил?

— Нет.

— Что вам стоит почаще напоминать, что вы больны. Что это значит, Аянами? Вы что, действительно попытались бы пройти через концерт? Даже зная, чем это грозит?

Город светился, и его свет гудел, как рой. Я не знала ответа на его вопрос, но знала, что если скажу то, что чувствую, он не поймет. Долг и болезнь в его мире связаны лишь в том смысле, что больному все должны. Это из детства, где сладкие микстуры, где телевизор на полчаса дольше, чем обычно. Где социальные пособия. Где можно неофициально отпроситься, потому что заболел кто-то из родных.

Обратная связь — больной что-то должен — звучит фальшиво.

Мне вдруг стало интересно, как он убивает Ангелов. Нет, не так: почему, убивая Ангелов, он еще не понял ничего? «Как он проводит уроки? Как убивает Ангелов? Почему он не стер мел со штанины? Ты хочешь понять его, Рей. И тебе не безразличен его маленький ломкий мир».

Передо мной распахнулась дверца в подсвеченный оранжевым салон микроавтобуса. Там были какие-то незнакомые люди, там был оглушительный белый халат под легкой осенней курткой. Там терпко пахло дорогими препаратами.

Впрочем, меня больше занимало то, что происходило внутри меня самой.

* * *

— Переодевайся.

Басы ощущались уже здесь: у меня ритмично темнело в глазах, словно свет в комнате подчинялся далекой музыке. Гримерная комната в оцепленном крыле. Огромный комплекс, где развлекается прото-Ангел, балансируя на грани сверх-человеческого.

Я представляла это, стоя над кучей одежды. Она пахла кожей и немного — металлом. Впервые мне понадобился охотничий камуфляж. Я вытянула из общей массы кожаный лиф с заклепками и обернулась к Акаги.

— Это не обязательно, — нервно рассмеялась она. — Будет достаточно просто сменить костюм и пальто. На что-то… Э, подходящее.

— Понятно.

Глядя в зеркало, я потянула первую пуговицу пиджака. В гримерной было жарко и сухо, скрипуче жужжал тепловентилятор, и сама мысль о кожаной одежде выдавливала испарину. Я сосредоточилась на схемах помещения, на брифинге, на маленьком кейсе, который Акаги перекладывала из руки в руку. На плакатах, на париках, на беспорядочных развалах косметики.

На чем угодно.

— Ботинки на платформе? Ре-ей…

— Моего размера больше ничего нет.

Какие мысли поразили Икари-куна в «Степном волке»? На что он обратил внимание — свое, ученическое?

Щелчок двери, короткий диалог:

— Поторопитесь, пожалуйста.

— Велкснис, идите вон.

Я откуда-то со стороны следила за собой, за нервным потоком собственных мыслей и понимала, что боюсь: толпы, странного Ангела, глухоты. Я боялась. Свет в глазах мигал, я скользнула в исчерканную варварскими узорами футболку и потянула к себе куртку.

«Хватит».