Замешательство

– Надо сказать, каких действий ты от них ждешь.

Озадаченный взгляд сменился страдальческой миной. Если собственный отец был таким слепым и глупым, разве стоит надеяться на остальное человечество?

– Я просто хочу остановить убийства.

Я знал, что это рискованно, однако позволил ему оставить лозунг без изменений. «Помогите, я умираю». А вдруг эти слова что-то всколыхнут в душах прохожих? После нескольких месяцев нейронного фидбека эмпатия Робина превосходила мою. Теперь мы с ним вместе попытаемся войти в мир, где его мать чувствовала себя как дома.

– Папа? Когда все там будут?

– Кто «все»?

– Губернатор, сенаторы и члены ассамблеи. Может быть, те люди из Верховного суда? Я хочу, чтобы как можно больше из них увидели меня.

– Наверное, по утрам в будние дни. Но ты больше не можешь пропускать школу.

– Инга больше не ходит в школу. Она говорит, зачем тратить время на то, чтобы учиться жить в будущем, которое не…

– Я знаком с идеями Инги об образовании.

Мы заключили сделку с доктором Липман и его учительницей Кайлой Бишоп. На следующий день после протеста Робину надлежало представить выполненную домашнюю работу и сделать устный доклад о своем опыте в Капитолии.

Он принарядился. Хотел надеть блейзер, в котором был на похоронах матери, но спустя два года проще было бы втиснуть бабочку обратно в куколку. Я настоял на многослойной одежде; в это время года ветер с озера вел себя непредсказуемо. На Робби была оксфордская рубашка, пристегивающийся галстук, брюки со стрелками, вязаный жилет, ветровка и туфли, сияющие после долгой полировки.

– Как я выгляжу?

Он был похож на крошечного бога.

– Внушительно.

– Я хочу, чтобы меня воспринимали всерьез.

Я отвез его в центр города, где на узком перешейке между озерами высился Капитолий, словно центр розы ветров. Робин ехал на заднем сиденье, держа на коленях плакат, прикрепленный к основе из пенокартона с ручкой. Мой сын был очень сосредоточен. У Капитолия охранник показал ему, где можно встать: сбоку от ведущей в сенат лестницы южного крыла. Низвержение на периферию ступеней расстроило Робби.

– Разве я не могу встать у дверей, чтобы люди видели меня по пути внутрь?

Отказ охранника придал моему сыну мрачный и решительный вид. Мы направились в отведенный закуток. Робин огляделся, удивленный безмятежностью позднего утра. Государственные служащие медленно поднимались по ступенькам. Группа школьников выслушала экскурсовода, прежде чем отправиться в путешествие по коридорам власти. В квартале отсюда, на Мейн-стрит и Кэрролл-стрит, отчаявшиеся пешеходы рыскали по магазинам в поисках кофеина и калорий, обходя массу бездомных всевозможных рас. Мимо нас шли люди, с виду чиновники, но на самом деле, скорее всего, лоббисты, прижимая к ушам телефоны и внимательно прислушиваясь к голосам, доносящимся из трубки.

Робин растерялся от этого спокойствия.

– Неужели никто больше не протестует? Жители штата довольны тем, как идут дела?

Его представления о Капитолии Висконсина были основаны на роликах с участием мамы. Он желал драмы, выяснения отношений и праведных призывов к справедливости от лица неравнодушных граждан. Но вместо этого узрел Америку.

Я встал рядом. Он вспылил. Свободной рукой рассек воздух.

– Папа! Ты что творишь?

– Удваиваю численность протестной группы.

– Ничего подобного! Уходи. Встань вон там.

Я отошел на тридцать футов вдоль тротуара. Он махнул: дальше!

– Ступай туда. Достаточно далеко, чтобы никто не подумал, что ты со мной.

Он был прав. Если бы мы протестовали вдвоем, это выглядело бы как подстава, затеянная взрослым. Но девятилетний ребенок, стоящий на лестнице в одиночестве с табличкой «Помогите, я умираю» мог стать событием, ради которого кто-то остановится и о чем-то спросит.

Я удалился на расстояние, не вызывающее дискомфорта. Нет нужды в том, чтобы какой-нибудь прохожий из лучших побуждений позвонил в Службу спасения округа Дейн. Удовлетворенный Робин поднял свой разрисованный плакат повыше. Вот так мы двое и увязли в политике планеты Земля.