Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора

Я люблю стулья и их старших братьев – кресла, и я уверен, что есть прямая связь между продуктивностью мыслительного процесса и удобством для мягкого места. Стулья – это наши неодушевленные четвероногие друзья. Некоторые я даже спас от смерти на помойке и отреставрировал. А уж сколько я их закупал для разных ресторанов – не перечесть. И все разные. В конце 80-х я написал триптих под названием “Жизнь и любовь стульев”. В первой его части был изображен стул женского пола. В третьей – стул мужского пола, а в центральной части триптиха стулья занимались любовью. Ничего грубого: сиденье на сиденье – привычная для стульев фигура. Один из вариантов этой картины получил премию “Золотая кисть” и вскоре был куплен каким-то сибирским банкиром. Розовощекий банкир пробыл в моей мастерской минут пять и увез в Сибирь мои “стулья”, оставив на столе конверт с деньгами и двадцать литровых упаковок апельсинового сока. Что это было, я и сейчас не могу понять. Но эта продажа позволила мне безболезненно сменить профессию и заняться живописью и графикой.

Я сижу в жестком венском тонетовском кресле. В нем я написал диссертацию, нарисовал тысячи рисунков и продолжаю рисовать и писать. А до меня в этом кресле сидел мой папа, а до папы – мой дед. Подлокотники протерты нашими ладонями и локтями, а сиденье – нашими задницами. И меня это греет.

Папа из этого кресла ушел на фронт, а деда из этого кресла забрали и расстреляли в Норильске. Одно кресло объединило три поколения. Три части истории страны. Похожее кресло я купил на “блошином рынке” в Венеции. Перевернул его, а там, на обратной стороне сиденья, чудом сохранившаяся желтая бумажка: “Санкт-Петербург, магазин братьев Коэнов” – и адрес. Вот судьба! Я бы много отдал, чтобы узнать историю этого кресла и его хозяев.

Помните школьных фанерно-алюминиевых уродов с обгрызенными сиденьями и спинками? Когда мыли полы, их ставили вверх ногами. Засунув ножку такого стула в дверную ручку, можно было запираться в классе и ходить там на головах.

Во дворе института, где я учился, недалеко от морга, было кладбище сломанных будущими медиками стульев. Как там у Гоголя? “Оно, конечно, Александр Македонский – герой, но зачем же стулья ломать?”

У меня в мастерской два стула, на спинках которых вырезаны серп и молот. Эти стулья были найдены на чердаке дома на Тверской, где десять лет располагалась редакция журнала “Магазин Жванецкого”. Они, эти стулья, были чуть ниже обычного стандарта. Кто-то когда-то их укоротил. Это было время, когда кто-то кого-то очень любил укорачивать. Садясь на эти стулья, гости обычно вздрагивали и издавали возглас “ой!”, потому как обычная высота стула зафиксирована нашим мозгом. Теперь я эти стулья удлинил, сделал их обычного, стандартного размера. И теперь никто не говорит “ой!”. К сожалению.

В наше непростое время кто-то сидит на двух стульях сразу, а из-под кого-то стул выбили вовсе.

Первое, что сказал Тостовщиков, когда мы оказались в креслах самолета Милан – Москва… собственно, можно читать этот текст сначала.

08 С одной посадкой. Египетские страсти

* * *

Египет – это страна первых моих, да и во многом наших открытий. Был такой период в начале 90-х, когда мы всё открывали впервые.

Помню, как уже упомянутый выше Никита Головнин привез из Мексики текилу. Я как раз дежурил ночью и рисовал картинки в еженедельник “Коммерсант”. “Неужели из кактуса делают водку? Не может быть!” – “Да попробуй. А пить ее надо так. Насыпь соль на тыльную часть ладони между большим и указательным пальцами. В этом месте у настоящих моряков обычно якорь. Потом надо слизнуть соль, запить текилой и закусить лаймом”. – “А это что?” – “Это такой очень кислый зеленый лимон. От текилы никогда не болит голова, сколько ни выпей”. В общем, пил я ее всю ночь. Никаким меня доставили домой под утро. Я сутки спал. Потом голова болела так, как никогда ни до, ни после эксперимента. Видно, кактус был несвежий. Больше я текилы для себя не открывал.

А пиво… Взяли его несколько коробок. Креветок, рыбы. Пили-пили, пили-пили. Не то удовольствие. Только пучит. Самый умный и знающий английский решил прочитать, что мы пьем. И был это Никита. А пиво оказалось безалкогольное. Надо же, бывает, а я тогда не знал об этом. Выходит, зря открывали.

Один журналист в “Коммерсанте” написал: “Наступила весна, и народ поехал на дачи сажать овощи и фрукты – кто картошку, кто редиску, а кто – анчоусы”. Мало кто тогда знал, что анчоусы – это килька. Открывали слова, понятия, вкусы, страны.

Так вот, Египет. Я летал туда три раза. Но запомнился больше всего, конечно, первый.