Заметки на полях книги «Есть ли будущее у капитализма?»

Следующий пункт, который напрямую вытекает из первого состоит в том, что далеко не всякое предательство должно рассматриваться как нечто абсолютно отрицательное. Если мы имеем дело с переходом определенных деятелей или целых партий класса реакционного, то есть переставшего играть созидательную роль в истории, на позиции более прогрессивного класса, то такое «предательство интересов своего класса» должно только приветствоваться.

Что касается теоретической борьбы, то здесь такое «предательство» играет исключительную роль, поскольку революционный класс вообще не может ниоткуда «вербовать»[1-23] себе теоретиков, как только из представителей господствующего класса, ибо господствующий класс, кроме всего прочего, имеет монополию на образование, а его представители — время и возможности для того, чтобы посвятить себя теоретической работе. Но было бы безумием упрекать такого рода «волонтеров революции» из числа господствующего класса в предательстве, ибо они, переходя на позиции исторически перспективного класса, тем самым представляют не только его интересы, но и интересы общеисторические, и, в конечном счете, интересы того класса, который они предали, ибо в его собственных интересах как класса — сойти с исторической сцены вовремя, как только выяснилось, что он превращается в тормоз истории.

Так что вопрос не в предательстве самом по себе, а в том, о предательстве интересов какого класса идет речь. К слову сказать, это не такой уж простой вопрос — выяснить, какой именно общественный класс в данный момент в данном месте является исторически прогрессивным, а какой реакционным. И знание общей схемы (что буржуазия была прогрессивной в эпоху буржуазных революций, а после того, как она закрепляется у власти, она становится реакционной, и особо реакционной она становится тогда, когда капитализм перерастает в империализм, который, как известно, есть эпоха пролетарских революций) ничего не дает. Не только буржуазия, но и пролетариат (который, к слову сказать, есть все-таки класс буржуазного общества и далеко не всегда в этом обществе он оказывается в положении, когда ему «нечего терять») не могут «приватизировать» звание революционного класса.

Собственно, революционным классом всегда является только тот класс, который в данный момент, при данных исторических условиях в состоянии представить не только свой узкоклассовый интерес, а интерес всего народа в его борьбе против угнетателей (а если быть более точным, то против тех общественных условий, которые порождают эту форму угнетения, а против угнетателей — только как против носителей этих условий). Если бы буржуазия в эпоху европейских революций XIX века не смогла представить интересы всех угнетенных, то она бы и не победила.

Разумеется, что точно такое же требование предъявляется и к пролетариату. Мало того, оно усугубляется еще и тем обстоятельством, что пролетариату предстоит уничтожить не только определенную форму угнетения, но и любые формы классового угнетения в целом, то есть ликвидировать, преодолеть условия, порождающие деление общества на классы. Получается, что пролетариат должен победить в классовой борьбе для того, чтобы тут же начать мероприятия по уничтожению всяких классов вообще и себя как класса — то есть, если пользоваться той категорией, которую мы сейчас разбираем, совершить предательство в первую очередь по отношению к самому себе. Притом, того самого «классового противника», на сторону которого он мог бы перейти и начать ему «служить», то есть, «безклассового класса», еще нет, его только предстоит создавать, поскольку пролетариат выступает против буржуазии пока только именно как класс, и именно его классовость после его победы над буржуазией становится его главным врагом.

Другими словами, социалист в принципе не может не изменять своему классу. Иначе он просто не будет социалистом. Вопрос только в том, как это делать так, чтобы в результате все равно получался социализм, а не откат назад к капитализму во все новых (и, как правило, во все более уродливых и более опасных его формах). И ответ на этот вопрос есть. Только для того, чтобы его получить, нужно будет заменить категорию «предательства», которая во-многом представляет собой наполовину художественный образ (это, кстати, отнюдь не обязательно представляет собой недостаток) более конкретным понятием оппортунизма. У Энгельса есть просто великолепное определение оппортунизма:

«Это забвение великих, коренных соображений из-за минутных интересов дня, эта погоня за минутными успехами и борьба из-за них без учета дальнейших последствий, это принесение будущего движения в жертву настоящему, может быть, происходит и из-за «честных» мотивов. Но это есть оппортунизм и остается оппортунизмом, а «честный» оппортунизм, пожалуй, опаснее всех других».[1-24]