Заметки на полях (СИ)

До Даши у меня были попытки что-то серьёзное построить. Были свидания. И каждый раз я чувствовал себя, как взрослый мужик, надевший костюм деда Мороза, чтобы поплясать перед детьми на утреннике. Нет, я ничего не имею против мужиков, которые так делают. Я вообще преклоняюсь перед людьми, которые умеют и любят обращаться с детьми. Но сам я, если надену костюм и выйду перед детьми («Йо-хо-хо, ублюдки, с Новым годом!»), буду чувствовать себя ни кем иным, как идиотом.

То же самое происходило и на свиданиях. Цветы. Интонации. Танцы. Немного выпить. Проводить домой. Поцеловать перед дверью. Зайти на чай… Я с самого начала хотел сказать: «Слушай, тебе правда всё это надо? Для тебя что-то значит этот грёбаный веник, который ты нюхаешь, и который засохнет у тебя в вазе через пару дней? Тебе нравится сидеть в этом заведении, в окружении чужих людей, живущих своими жизнями? Дёргаться под музыку? Тебе в самом деле всего этого хочется, от всей души, или ты просто играешь в ту игру, которую навязало тебе общество? Честно говоря, если ты воспринимаешь всё это всерьёз, то у нас с тобой изначально диаметрально противоположные представления о „серьёзе“. А если нет, то… Давай убежим?».

Сама идея свиданий — убожество в чистом виде, пережиток тех времён, когда родовые-племенные отношения рулили всем. Когда жениха с невестой сводили в одной комнате, садились кружком и, раскрыв рты, смотрели, как они друг друга обнюхивают.

Я готов разрезать себе вены и кровью подписаться под каждым словом из всех, здесь написанных, но блин… Блин! Какого хрена с Катей — всё не так?! Почему стоит мне только вспомнить нашу дурацкую вылазку к рыбразводне, как сердце замирает, а на лице появляется идиотская улыбка? Убил бы! Жалкая конформистская подстилка ты, а не Сёма. Настоящий Сёма отважно шагает с балкона и курит с дядей Петей. А ты кто, уёжище лесное?..

— Чё, б**дь, жену караулишь?

Я подпрыгнул от неожиданности и повернулся, готовый немедленно пробить в рожу. Но не пробил — увидел Рыбу.

— Напугал, б**дь, — буркнул я. — Ты чё тут?

— Я живу тама. — Рыбин кивнул на дом, что стоял перпендикулярно Катиному, по той же улице, что и Гошин. Такой же серый, бетонный, приземистый двухэтажный. — Сижка есть?

Я дал ему «Винстона».

— Слушай, чё, — сказал я, пока Рыба прикуривал. — Ты, это… Давай про «жену» — тормозни.

— А? — Рыба, щурясь, посмотрел на меня сквозь дым.

— На, — огрызнулся я. — Чтобы по школе такого больше не говорилось. Жена, жена…

— Ты ох*ел? — возмутился Рыба. — Я тут вообще не при делах. Сам при всех херню спорол.

— Тоже верно, — легко согласился я. — Ладно, разгребём. Слушай, раз уж ты тут. Такое дело. Бабла срубить не желаешь?

Глаза у Рыбы засветились хищным светом.

— Чё за тема? — понизил он голос.

— Нормальная тема. Но нужна тачка. И ножовка по металлу. Лучше две. Тачка желательно — не поселковская. И надёжный водила. Чтоб не проп**делся потом, если вдруг чего.

Пока я говорил, выражение лица Рыбина менялось. На нём появилось удивление, потом — уважение. Страха — не было. Гоша бы, услышав про тачку, ножовку и «если вдруг чего», обосрался бы многократно. Хотя всё равно мужественно пошёл бы со мной до конца. И меня немного мучила совесть, что я не предлагаю эту тему ему, но…

Но есть люди, у которых пораженческая мораль. Почему-то я твёрдо знал, что с Рыбой мы дело сделаем и спокойно разбежимся, а с Гошей — заметут нас. Как пить дать — заметут. К тому же, откуда Гоша возьмёт неместную тачку с водилой-молчуном? Нет, тут нужны связи на «тёмной стороне». А у Рыбы они есть, да ещё какие.

— Замучу, — не долго думая, сказал Рыба. — А чё делать-то будем?

— Воровать, Рыбин. Воровать, — вздохнул я. — Но — у государства. Так что мы, по сути, будем немножко героями. Понимаешь?

«Воровать» — это он понимал. Я в двух словах объяснил ему суть вопроса. Рыба в трёх словах попытался выяснить больше. Я его приземлил, сказав, что не вчера родился. Рыба поворчал, но настаивать не стал.

— Когда? — спросил он.

— На выходных лучше, — сказал я. — Меньше народу.

— Вечером, ночью?

— Не, — покачал я головой. — Днём. Все тёмные дела делаются днём. Так они вызывают меньше подозрений.

Рыба ушёл, пообещав пробить тему с тачкой. Ушёл вовремя — как раз вышел из подъезда Гошин отец. Выглядел он не очень. Шапка сбилась, куртка как-то смялась. Складывалось впечатление, что его хватали за грудки, прижимали спиной к стене и что-то доходчиво объясняли.

— Ну-ка… — Я обошёл Анатолия Геннадьевича и увидел, что сзади куртка в извёстке. — Б**дь, да он что там, совсем ё**улся, что ли? — вырвалось у меня.

— Что? — дёрнулся Гошин папа. Посмотрел на меня каким-то отстранённым взглядом.

Он, казалось, не верил в реальность произошедшего. В его мире взрослые люди не кидались друг на друга в подъездах. Они любой спор решали словами, с добродушными улыбками на открытых лицах.

Но, видимо, отец Кати был настоящим мудаком. Либо Анатолий Геннадьевич ещё меньше, чем я, представлял себе, что это значит — быть отцом девочки в начале двухтысячных.