Заметки о России

За пару дней до отъезда из Петербурга я был рад получить список материалов, подаренных Валлихом, за что я сердечно благодарен. Большую часть других моих дел, в которых я принимал участие и которыми считал важным заниматься, я привел в порядок или счастливо закончил перед отъездом, так что я не без основания могу сказать: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, с миром» и проч.[395] Наша словесность завоевала в Петербурге большой почет и уважение благодаря книжице «Упражнения в понимании»[396] переводчика (школьного учителя) Йоргенсена с Фюна, которую получил Лобойко; он представил ее Учебной комиссии[397], которая работает над введением ланкастерской методы обучения. Было заявлено, что книжка намного превосходит более недавний немецкий главный учебник такого рода и что датские культура и словесность ни в чем не уступают английским и немецким. Его попросили перевести книжку на русский и выразили благодарность за усилия в поиске лучших пособий для выполнения задач Комиссии, что его несказанно вдохновило, тем более что положение его не самое значительное. Он является не профессором, но только преподавателем военного училища (института)[398], переводчиком и проч. Он присвоил себе этот титул, несомненно, для того, чтобы произвести на меня впечатление («но право, можно было так не хлопотать»[399]), однако настоящим его чином является титулярный советник (Hr. Rath[400]). Он долгое время сильно хворал и почти совсем бросил заниматься датским, но это обстоятельство вновь разожгло в нем интерес. Это послужит на пользу скандинавской словесности: даже в Москве меня просили посоветовать лучшие пособия для изучения датского и шведского языков. Там был один немец-чиновник[401], который понимал по-английски и по-нижненемецки и, будучи уверен, что датский и шведский от этих языков не отличаются, взялся за описание некоторых шведских материалов в библиотеке при Коллегии иностранных дел, но когда дело дошло до составления каталога, обнаружилось, что он не понимает почти ни одного слова и ни одного заглавия перевести не в состоянии. Эта несбывшаяся надежда пробудила внимание. Я ему в этом деле несколько дней помогал, несмотря на то что оно меня ужасно тяготило, так как там были только незначительные сатирические уличные листки, публикации риксдага[402], отдельные листы и т. п. Возможно, благодаря этому мы приобретем одного или двух друзей в Москве, хотя и не этого скучного и неумного человека, истинного немца. Очень плохо, что датское и шведское правописание так различаются и что мы друг друга постоянно выставляем в дурном свете и в результате и к нам, и к ним хуже относятся. Прибавим к тому необъяснимое безразличие наших книготорговцев, которые не прилагают должных усилий [к распространению книг], что постоянно наносит нам ущерб. Например, в книжном собрании графа Румянцева я, кроме всех четырех каталогов Боннира, никаких других не обнаружил. А когда Гиппинг попросил еще по экземпляру всего посланного ему Дейхманом[403] (с целью, конечно, разослать по университетам или гимназиям в других городах), то самое большее, что он получил, были вторые экземпляры пары рекламных объявлений. Полутом «Записок»[404] Скандинавского общества, которого не хватало в его (полностью оплаченной) подписке, был еще раз включен в счет! Полутом «Литературного лексикона» Нюэрупа[405], также полностью оплаченного Лобойко, вовсе не был выслан[406]! Наконец, все цены в счете были выше, нежели в каталогах, без какого-либо объяснения этого в письме. Дело в том, что в каталоге они были даны в серебре, а в счете — в «серебряной стоимости», только каким образом иностранец может сообразить, что у серебра может быть иная стоимость, чем стоимость серебра[407]? Все покупатели посчитали это неприкрытым мошенничеством, но не хотели подвергнуть меня унижению и показать мне, что этим занимается мой личный знакомый и соотечественник. Однако за день до моего отъезда один из них разоткровенничался и проговорился об этом, так что я смог полностью разъяснить, в чем здесь дело.

В данную минуту я принимаю нанесшего мне неожиданный визит калмыка, который увидел, что моя дверь открыта, и встал на пороге, чтобы рассмотреть меня и мои вещи. На нем красивый синий расшитый серебром мундир, сабля и портупея. Я обратился к нему по-русски, но он ответил по-калмыцки и остался стоять. Я тогда достал и показал ему Евангелие от Матфея на калмыцком, которое он начал читать; но поскольку он не знал ни слова по-русски и, кроме того, довольно сильно страдал от чесотки, то, естественно, беседа не получилась и я вновь уселся за письмо.