Заметки о России

Вчера я благополучно живым и в добром здравии добрался до города; сегодня же через sic dictam[364] святые врата совершил экскурсию в Кремль. Это огромный и ужасный город с множеством красивых домов, которым, по-видимому, удалось уцелеть в пожарах последнего времени за счет какого-то дьявольского везения. Улицы здесь либо вовсе не мостят, либо делают это крайне небрежно. Сегодня я побывал в университете: здание великолепно, однако внутри — ни души, как сказал один француз о пустой бутылке, когда его попросили налить из нее. Я разыскивал одного профессора-немца[365] и когда, наконец, нашел его, оказалось, что он пытается оборудовать кабинет естественных наук — расставляет коллекцию в огромном и необычайно красивом зале, стараясь при этом не нарушить последовательность экспонатов… Сегодня я повстречал на улице своего старого знакомца по Петербургу Стефановича — серба [православного] греческого вероисповедания. Он рассказал мне, что побывал в некоем храме, где ему показывали древние одежды Иисуса и Девы Марии и отдельные фрагменты их, а также ночной колпак св. Николая и т. д. При этом ему подробно растолковали, что именно и где требуется целовать и, главное, где платить за это деньги. В общем и целом получилось, что ему пришлось заплатить за все 50 рублей, так что, по всей видимости, у Господа, а также у его служителей разных мастей вскоре с Божьей помощью появятся новые одежды. Поскольку время шло к полудню и оба мы были рады нашей встрече и хотели поговорить о том, о сем, я пригласил его посетить то место в городе, где можно недурно поесть. Он поведал мне, что живет в трактире, однако питаться там решительно невозможно. Поэтому он велел своему кучеру отвезти нас в самое лучшее заведение. Оно и впрямь оказалось весьма недурным. Мы заказали шесть блюд, выпили пива и полбутылки вина, а также кофе и проч. — всего на 8 рублей. Обслуживали нас молодые официанты-киргизы[366]; меню, однако, мы так и не получили. Один из юных киргизов немного говорил по-немецки; поначалу, правда, я этого не понял и решил, что он говорит с нами по-киргизски либо по-калмыцки. Комната, которую он [Стефанович] снимает, стоит 3 рубля в день, я же плачу практически за такую же 1 рубль… То, что сразу бросается здесь в глаза, так это необычные ворота и башни, малое число образованных и хорошо одетых людей на улицах, а также поистине гигантские размеры города; кроме того, на месте множества зданий здесь все еще громоздятся руины. Между прочим, здесь рассказывают иные, нежели у нас, истории о великом пожаре. А именно: сперва загорелись лишь здания, находящиеся вблизи хлебопекарен, затем солдат обуяла жажда наживы, но Бонапарт запретил им грабить здания за исключением сгоревших. Тогда они стали разводить костры прямо на полу домов, и когда огонь перекидывался на деревянные конструкции, это было для них чем-то вроде сигнала: «Здесь горит, так что можно грабить!» Однако мне подобные рассказы кажутся неправдоподобными. Sed hæc hactenus[367]. Некоторые мои друзья в Петербурге настоятельно указывали мне на необходимость подготовить завещание, прежде чем я решусь ехать дальше; данным советам я так и не последовал, ибо последние дни в Петербурге мне все время что-то мешало. Поэтому я хочу его составить здесь, причем в самом кратком и простом виде; официально оформить, однако, я его здесь не могу, да и, кроме того, не считаю это необходимым.

31 июля 1819 г. Р. Нюэрупу[368]

После Москвы я провел в дороге уже 22 дня, когда мой кучер сказал мне пару дней назад, что мы у крайних пределов России, как Великой, так и Малой, и что это земля казаков, у которых свои законы. Sit fides penes autorem[369], так как я пока не видел почти никаких людей, хотя я и нахожусь практически в сердце их страны. Если же Вам захочется узнать, как все здесь выглядит, то vid. descriptionem terræ philosophorum in itinerario N. K. beatæ memoriæ[370]. Я слышал страшные вещи о нападениях разбойников в этих краях, особенно от моего кучера; вначале я над этим посмеивался, но в конце концов меня так утомили его описания и замечания, благородной целью которых было отнять у меня рассудок, что я в хороших русских выражениях попросил его заткнуться, так как разбойники меня не волновали. Сейчас я вижу, что моя уверенность имела хорошие основания, так как в этих краях нет ни разбойников, ни честных людей, и таким образом нет и асов[371], по крайней мере в этой стороне, и я столь же мало страшился казачьих песков, сколь отец Авраам в свое время страшился арабских[372].

Со времени[373] моего отъезда из Москвы я только однажды спал раздетым в постели, купался я в реке, не ел горячую пищу и не пил кофе, только крайне редко чай. Должны бы были сбыться слова пророка Чельгрена:

Он пишет: я от вас не скрою,
Что на почтовом стане здесь,
В Р[оссии], можно и поесть,

Когда еду везешь с собою[374] (пр[одолжение] сл[едует][375]),